Соколиный рубеж - Сергей Самсонов

Я смотрю на него и себя самого: Буби сделал все верно, как я, – обвалился к воде, оборвав за собою ивана на ту высоту, где сверхбыстрая «аэрокобра» тотчас стала заложницей собственной скорости. Но рабоче-крестьянский колдун совершенно не чует ущербности очугуневшей машины – покинувшего ствол трехтонного снаряда, пикирующей бомбы, в которую он заключен и которую должен сейчас на лету разворачивать. Он работает сектором газа рывками, различая оттенки моторного тембра, как Руди – обертоны органного строя или как эскимосы – соседние состояния льда.

Я веду Минки-Пинки по воздуху взглядом, мозговыми усилиями, нутряным говорением, загоняю, тяну одинокого Буби в обратные петли и страшные виражи с малым радиусом, чистым духом сдуваю его из-под носа Зворыгина, нажимаю на Буби глазами, погружая его под расстрельную ось немигающего, леденистого русского взгляда, и мои руки втиснуты в руки Малыша, как в перчатки, мои голые нервы растут сквозь него, прикасаясь к педалям. Мог бы он меня слышать – все равно я не ринулся бы к передатчику. Стать для него поводырем теперь уж невозможно. Непрерывно стучась ему в уши, я бы только нарушил свободную цельность сознания брата.

Буби делает все точно так же, как бы делал я сам, он свободен, он уже забавляется с этим Зворыгиным, он желает не просто разрезать его, а загнать в унизительную безнадежность, раздавить ощущением ничтожности всех его небывалых усилий убить и спастись.

– Ахтунг! Ахтунг! Всем, кто меня видит! Тут со мною Зворыгин! – слышу я его голос в подвешенных рядом на ветке наушниках, он кричит, как ребенок, который убежал от погони и счастлив. – Всем внимание! Невиданный аттракцион! По команде «Алле!» наш дружок опрокинется и прижмет свои уши к спине.

– Буби, мальчик, ты слышишь меня? Не играй с ним, не надо. Выставляй у него перед носом прицел и стреляй.

– Грубо, брат, очень грубо! Я тебя просто не узнаю! Не спускай с него глаз. Я сейчас завалю его в штопор!

Русский дал боевой разворот, круто взмыл, без сомнения, чуя, что сейчас он очутится на расстрельной оси, что идущему следом с господской улыбкою Эриху – «мне», он же думает, что это я, – стоит только задрать красный нос, чтоб немедля его разорвать, и сухим жестяным, невесомым листком закрутился в предсказанном, но своевольном, самородном и даже издевательском штопоре, наливаясь бессилием с каждым безобразным трехосным витком. Даже я на секунду поверил, что – все, в то мгновение, как он перетек, переплавился из буревого вращения в прямой, как по нитке, полет.

– Бог ты мой, как же быстро… Вы видели?! – В голос Эриха капнуло незлобивое недоумение. – Что не сделает заяц, пытаясь сохранить свою жизнь! – Он смеялся, мальчишка, над страшным инстинктом Зворыгина, продолжая играть, позволяя ему оказаться у себя за хвостом и обратной петлею зайдя ему в хвост. Красный нос моего «мессершмитта» едва не погас, чуть не вмазавшись нимбом винта в студенистую воду. А дальше…

Как алмаз по стеклу, русский вырезал по моему оголенному мозгу сужденное. Он пошел на косую петлю, и у Буби была еще целая вечность на то, чтобы полюбоваться ее чистотой, продолжая лететь по прямой над водой, предлагая Зворыгину хвост лишь затем, чтоб со смехом уйти из-под трассы, зная, что русский встанет сейчас у него за хвостом, и вот тут я увидел замышленное и уже сотворенное русским скоростное, единое, страшное «все».

– Буби, вверх, от воды, от воды! – заревел я, приваренный к месту своим же бессмысленным криком.

И, не думая резать мою Минки-Пинки огнем, русский всей живой силой спалил разделявшее их расстояние и, убив тормозными щитками излишнюю скорость, полетел надо мной почти вровень, над моим самолетом и братом, опускаясь своим животом на него, так что Буби немедленно, непоправимо, на кратчайший пожизненный срок оказался зажатым водой и пластом самолетного ветра. И в огромное это мгновение, точно во сне, из зворыгинских крыльев полезли железные ноги шасси – точно лапы огромного ястреба-тетеревятника с каучуковой шиною вместо когтей. Я услышал крик брата – зародившийся в самом нутре много раньше всех слов первобытный отчаянный зов человека, выражавшего только свое неминучее исчезновение.

С обыденной неумолимой простотой иван провалился еще на три метра, и стальная нога проломила мое остекление, череп. Это было не больно – меня на какое-то время не стало. Русский выпустил Буби вперед, уходя в боевой разворот, и моя Минки-Пинки понеслась над водой, как пустая, – без царя в голове, молодого всесильного бога внутри, – накренилась и врезалась в воду крылом и винтом. Вероятно, сознание Эриха было погашено мигом – раньше, чем он пригнулся к приборной панели и сжался всей своей нерастраченной силой, как сжимается малый ребенок при виде занесенной отцовской руки. Но совсем нет надежды, что его не успело проломить осознание – что и как русский сделает с ним. Он всегда думал с молнийной скоростью. Без сомнения, он видел, что ему из-под нежной, тяжелой зворыгинской лапы никуда не уйти – птица не превращается в рыбу.