Прощальный фокус - Энн Пэтчетт

Когда Сабине было девятнадцать и ее живо интересовала семейная история Парсифаля, его мать представлялась ей исключительной красавицей, этакой трагической героиней. Густые черные волосы небрежно заколоты, длинные ноги, со вкусом подобранные золотые украшения и звучный искренний смех. У нее были глаза Парсифаля – чуть раскосые, голубые, как у собаки-хаски, окаймленные стрелами черных ресниц. Вот она сидит, поджав под себя одну ногу, на переднем сиденье машины, в которой семья едет в Дартмут – повидаться с сыном. Все вместе вслух разгадывают кроссворд. Африканская лошадь, пять букв.

Но был ли Парсифаль в Дартмуте?

Отец за рулем отвечает на самые трудные из вопросов (пять букв, приток реки, впадающей в Рижский залив). Сабине было неизвестно, чем он зарабатывал на жизнь, и она придумала, что он ученый, пропадает в лаборатории, одетый в белый халат, среди пробирок и бунзеновских горелок. Красивый, спокойный, бесконечно влюбленный в мать Парсифаля.

На заднем сиденье – Хелен. Она высовывает голову из окна, потому что ей нравится, когда ветер бьет в лицо. Она – еще старшеклассница, угловатая, длинноногая. В машине она читает журналы и помогает с кроссвордом там, где дело касается кинозвезд.

Всех их Сабина лепила в часы досуга из каких-то черт Парсифаля, его внешности, характера. Наделила их его бледностью. А когда сочла свое творение убедительным, посадила всех в машину и отправила навстречу гибели.

Дороти, Альбертина и Китти, живые и здоровые, в Небраске, ускользали от нее. Вообще вся Небраска была недоступна воображению. Что же за люди обитали там? Каждым днем своей жизни в Лос-Анджелесе Парсифаль отрицал само их существование, старательно выскабливал их фигуры на полотне своего бытия, пока не остались лишь смутные силуэты. Чем они провинились? Кто кого отверг? Четырехлетний Парсифаль, десятилетний, пятнадцатилетний – что мог ребенок сделать такого дурного? Сабина достала из багажника дорожный атлас Рэнда Макналли и долистала до Небраски. Ни пятнышка, ни складочки – этой страницей никто не пользовался. Другие страницы были расцвечены светло-зеленым – холмы, темно-зеленым – горы, синим – реки и глубокие впадины озер, а белую Небраску точно замело снегом. Штат, не исчерченный дорогами, не исполосованный ни федеральными, ни местными трассами. Пустой штат: хочешь – пиши на нем списки покупок, хочешь – заполняй телефонными номерами, хочешь – рисуй картинки. И в этом средоточии небытия Сабина отыскала Аллайанс. Аллайанс, Небраска… Как мог он ни разу не упомянуть об этом городе? На простую забывчивость непохоже.

Сабина отнесла атлас в кабинет Парсифаля – маленькую комнатку с угловым камином и видом на бассейн. На письменном столе – его любимая черно-белая фотография Фана с Мышкой на вытянутой ладони.

В последние два года ковровыми делами Парсифаль занимался из дома. В ящиках комода она то и дело находила накладные, бухгалтерские сводки, характеристики тех облюбованных им кашанских и керманских ковров, имена азербайджанских скупщиков, сложенный листок, на котором его почерком значилось: «Плохая шерсть стоила дешевле хорошей, и проведение ряда химических чисток помогло временно скрыть недостатки, придав материалу блеск, способный прельстить неискушенного покупателя». Там же хранилась подробнейшая документация всех совершенных закупок с фиксацией дат и уплаченных сумм, договоры страхования служащих, которые, наверное, следовало бы кому-то отослать. В других ящиках Сабина обнаружила записи, касающиеся фокусов, в особенности описания тех, что делали другие иллюзионисты, а Парсифаль хотел впоследствии освоить. «Изо рта один за другим вылетают одиннадцать щеглов, причем руки прижаты к бокам и не двигаются». В одной записи упоминалась она. «Его ассистентка удерживает все необходимые аксессуары на голове. Сомневаюсь, что смогу подбить на такое Сабину». Зарывшись лицом в записи, она вдыхала запах страниц.

В папке, помеченной «Фан – 1993», были собраны копии лабораторных анализов, сведения о каждом изменении числа Т-лимфоцитов, о каждой проглоченной таблетке, изредка сопровождаемые комментариями типа «Цвет лица сегодня плохой» или «Плохо спал – ночные поты». Ниже – папка гораздо тоньше, озаглавленная «Парсифаль». Он пытался так же отслеживать свое состояние, но быстро сдался. Мог бы сказать ей, что хочет вести записи. Или она сама могла бы догадаться.

В коробке в стенном шкафу лежали письма. Среди них были и ее послания к нему, написанные еще в юности. Она знала, что в них, и не стала открывать конверты. Выудила несколько открыток, которые вручала ему на день рождения, и открытку, посланную ею из Кармеля, хотя Сабина не припоминала, чтобы ездила в Кармель. Были здесь письма и от Фана. Сидя на полу, Сабина разложила их у себя на коленях. Конверты вскрыты очень аккуратно, так чтобы не порвать бумагу. Сунув руку в один, Сабина вытащила письмо. «Драгоценный мой» – так оно начиналось, и неизвестно почему от этих слов из глаз у нее полились слезы. Сабина сложила листок и сунула обратно в конверт. Несколько писем было от других мужчин – ими Сабина не заинтересовалась. Почти на самом дне лежала потрепанная открытка, отправленная из Небраски Гаю Феттерсу – на адрес «ИКН, Лоуэлл, Небраска».