Любовь негодяя - Мария Бушуева

Вызванная Суреном медсестра проводила Филиппова до палаты.

Марта лежала под капельницей. Она спала. Ее кукольное лицо, обычно лишенное жизни, сейчас, наоборот, казалось живым и милым, возможно, благодаря лихорадочному румянцу на щеках. Филиппов неловко наклонился, поправил кончик одеяла, отметив тут же шаблонный автоматизм своего действия, потоптался возле кровати, зачем-то подошел к окну, снова отметив, что подчиняется не движению души, а какому-то киностереотипу…

Но внезапно по спине его побежал странный озноб. Он оглянулся: в палату бесшумно вошел Прамчук и встал посередине, опираясь рукой на трость: последнее время он стал везде появляться с красивой, черного дерева, дорогой тростью.

Филиппов поздоровался.

— Вот видишь, Володя, — не ответив на приветствие, тихо и укоризненно заговорил тесть, — до чего дошло. Слава тебе Господи, выжила, а могло быть и хуже. Под суд бы пошел. Эх, кто же такие записочки оставляет…

Филиппов думал из института сразу пойти к Людмиле, и уже вместе с ней, поужинав, ехать в аэропорт. И действительно черкнул Марте пару слов: «Всю жизнь, оказывается, я любил Людмилу. Детям буду помогать. Прощай и прости».

Прамчук смотрел, не мигая. В его круглых желтых глазах то вспыхивали, то гасли крохотные лезвия ненависти. Но голос звучал так же мягко, ласково.

Думает, теперь я останусь, с подступающей яростью, подумал Филиппов, буду нянчить истерическую куклу. Фигушки. Не задушишь, старый удав. И чтобы не выплеснуть свое раздражение, он поспешно простился и ушел.

Он даже не бросил взгляда в сторону Марты, а ее внезапно открывшиеся испуганные глаза проводили его спину, как тень, — и недоуменно закрылись снова.

«Мне показалось, что Филиппов не помнит себя. Что у него какое-то сумеречное состояние сознания. Он вызвал меня телефонным звонком, позвонил прямо в институт, сказал, где сейчас находится. И минут через семь я уже стояла с ним возле телефонной будки.

— Поедем ко мне, Марту я уже мысленно похоронил, поедем, сварим суп, дети придут, ты их накормишь.

Он повторял и повторял эти слова.

Потом замолчал. Я тоже молчала.

Вдруг он стал искать что-то у себя в карманах, искал долго.

— Денег нет. Займи десятку.

Я достала из сумки деньги.

Он взял, глянул на меня с тоской и произнес:

— Так не поедешь?

— Ты сошел с ума, — сказала я.

И Филиппов, не прощаясь, повернулся и ушел.

Я не стала возвращаться в институт, медленно побрела к остановке. Я шла через лес. Он уже был почти прозрачным, и вряд ли кто-нибудь мог притаиться за деревьями или кустами, но меня не оставляла откуда-то нахлынувшая тревога. Несколько раз я оглядывалась. Мне чудился какой-то человек, прячущийся за соснами. И почему-то мне представлялся Прамчук — тесть Владимира. Хотя я прекрасно понимала, что это — чушь.

В воскресенье вечером Филиппов позвонил мне уже из Питера.

— Напротив меня Летний сад! — Прокричал он в трубку. — Живи, голубка!

После его звонка я долго не могла уснуть. Ворочалась, ворочалась в постели. Мама тоже в своей комнате не спала. Иногда она позвякивала, надеясь, наверное, что я к ней подойду. Но я, несмотря на бессонницу, не могла заставить себя встать с постели.

Большая немая Луна…

…И вдруг я вспомнила, как видела в кабинете Карачарова Прамчука. Я даже села на постели и включила бра. Так мне стало нехорошо. Желтые круглые глаза, серый костюм… Это ведь буквально из моего сна! Они в с е были такие — в серых костюмах и со светлыми совиными глазами, те, предупредившие меня, что моя диссертация будет похоронена, причем совсем.

Сестра, я должна описать тебе подробно один эпизод. Сейчас, когда мне мерещится, что не Луна, а чьи-то желтые глаза наблюдают за мной, я хочу, чтобы ты — отстраненная от меня, моей жизни и моей рефлексии, смогла разглядеть не выпирающие частности, а общую картину.

Меня вызвал Карачаров Поинтересовался, о чем я сейчас пишу. Пусть не для печати — для себя. Я сказала, что мне интересно семейное информационно-энергетическое поле. Что, по моему мнению, психическая болезнь существует как пучок негативных мыслеобразов, искажающих семейное поле задолго до того, как какой-нибудь член семьи заболевает. Эти патологические мыслеобразы могут сохранятся в генах, а могут быть привнесены извне. В какой-то момент они как бы внедряются в общесемейное информационное поле, паразитируют на нем, подпитываясь отрицательными эмоциями, например, страхом, агрессией или тревогой, пока один из членов семьи не становится полностью ими о д е р ж и м. Карачаров выслушал и стал рассказывать о существующей, и, кстати, известной мне, лептонной теории, о том, что мысли-чувства и, и даже мысли-желания могут воплощаться в определенных волнах лептонного поля, которое окружает каждую клетку, орган, всего человека…

И в этот момент вошла его акулистая секретарша, Ольга Леонидовна и что-то ему прошептала, наклонившись над ним и едва не касаясь его скользких залысин мощным бюстом.

— Конечно, пусть зайдут, — проговорил Карачаров, несколько вскинув брови.

— Я пойду, — сказала я. Но он не дал мне уйти.

— Посидите. Мы еще не закончили нашего разговора.

И в кабинет вошли Прамчук и Филиппов! Я поднялась и скорее отсела от стола в самый дальний угол. Меня точно парализовало. С неприятным чувством попадания в кем-то написанную пьесу, в которой меня ждет отнюдь не радостный конец, наблюдала я за беседой этих троих. Именно наблюдала, потому что кабинет огромный, а говорили они очень тихо. Потом Прамчук встал, встал и Филиппов. Он старался на меня не обращать внимания. Но я чувствовала его напряжение, которое сразу передалось мне.

— Анна Витальевна, можно вас на минуту, — попросил Карачаров и мне пришлось подойти к ним. Карачаров сидел за столом. Прамчук стоял напротив Филиппова.

— Анна Витальевна — наша очень талантливая молодая сотрудница. — сказал Карачаров, — у нее закончена диссертация.(Это было, конечно, еще до моего провала).

— Я что-то о вас слышал, — сказал Прамчук и т а к посмотрел на Филиппова, что у Карачарова, который перехватил его взгляд, выпала из руки сигарета и покатилась по коричневой полировке стола. Он зажал сигарету двумя пальцами и бросил ее в пепельницу.

А Прамчук и Филиппов простились и вышли.

Карачаров снова стал говорить о лептонном поле. О возможности создания лептонного двойника.

— Впрочем, лептонного или какого другого — не суть. Но давайте, Анна Витальевна, попробуем! — Он поднял вверх указательный палец и засмеялся. Даже подпрыгнул в кресле.