Другие люди - Сол Стейн

Я не стал говорить ему, каковы шансы сорокачетырехлетнего холостяка на обзаведение потомством.

Фотографии я подписывал больше двух часов, переспрашивая у отца армянские и турецкие имена и фамилии.

— Тебе надо расставить их по альбомам, — посоветовал я.

— Ради чего? — рассердился он.

Жаркое, которое он разогрел, оказалось вполне съедобным. Ели мы молча, потом он встал из-за стола и направился к лестнице. Поднялся на одну или две ступени, повернулся ко мне.

— Джордж, у моей кровати три маленьких пузырька, с большими белыми таблетками, маленькими белыми, розовыми. Принеси розовые.

Я взлетел по лестнице. В его комнате, как всегда, царил беспорядок. На столике у кровати выстроилась фаланга разнокалиберных бутылочек. Но три стояли отдельно. Я прочитал названия препаратов, чтобы понять, чем же он болен. Но названия мне ничего не сказали.

— Что-то ты задержался, — проворчал он, запил розовую таблетку холодным кофе. — Ужасные доктора. Все время прописывают что-то новое. Наверняка, аптека им приплачивает.

— Может, тебе обратиться к другому доктору.

— Все бандиты. Все повязаны с аптеками.

— Что с тобой, папа?

— Старый стал.

— Ты совсем не старый, папа, по сегодняшним меркам.

— Я не сегодняшний. Я вчерашний. Устал. По ступеням подниматься тяжело, кончик не встает, ни на что я не гожусь.

— Может, ты переедешь ко мне в город? Я бы положил тебя на обследование в одну из лучших больниц. Как насчет этого?

— Зачем?

— Мы должны знать, что с тобой такое. Разве доктор тебе ничего не говорит?

— Не понимаю я их жаргона. Попросил записать для тебя название моей болезни.

Он достал из ящика листок бумаги. «Атеросклероз», прочитал я. Он всматривался в мое лицо.

— С этим можно жить долго, если следовать указаниям врача.

— Я сам знаю, чему следовать. Я принимаю таблетки, когда вспоминаю о них. Совсем как ты в детстве, Джордж.

— А откуда дрова?

— А как по-твоему? Я не сумасшедший, чтобы покупать дрова, когда вокруг столько деревьев.

— Тебе нельзя перенапрягаться.

— Ерунда. Заходит симпатичная женщина, раздевается, я делаю то, чего от меня ждут, кого волнует перенапряжение? — отец рассмеялся. — Я еще не мертвый. Пошлешь двух женщин, обслужу обоих, — снова смеется, знаком предлагает мне налить ему кофе.

— Доктор знает, что ты пьешь столько черного кофе?

— Джордж, ты чокнулся? Ты думаешь, что я буду звонить доктору четыре, пять раз в день и спрашивать, можно ли мне сейчас выпить кофе?

Я заварил чай, налил нам по чашке.

Потом, сидя у камина, он запел армянскую песню. Она звучала как колыбельная.

— Не помнишь? — спросил он.

Я помнил, что пела ее мама, а не он.

— Вроде бы нет.

— Ты тут стареешь, — он указал на голову. — А как твоя девушка? Надеюсь, в другом месте ты не стареешь, — он запел вновь. Как я понял, любовную песенку. Наверное, стоило мне выучить армянский, хотя в Америке толку от него ноль.

Когда подошло время уезжать, чтобы успеть на самолет из Сиракуз в Ла Гардия, я заставил его пообещать, что в следующий раз он приедет и немного поживет у меня. Впрочем, он не поверил, что мне этого хочется.

— Очень хочется, — заверил его я и поцеловал в морщинистую щеку.

У двери он постарался не дать волю слезам.

— Когда я умру, — крикнул он вслед мне, — ты расставишь фотографии по альбомам, хорошо?