Сияние. Роман о радостях любви и горечи урат - Еран Тунстрем

— Помогите.

По всем законам естествознания, этот шепот не должна была услышать ни одна живая душа, но «помогите» — слово особенное, Пьетюр, не забывай об этом, иной раз кажется, будто оно точь-в-точь как теперешние самонаводящиеся ракеты, ведь вместо того, чтобы упасть в грязную жижу подле Несторова лица, оно пробирается между домами до Фрейюгата, возле Баронсстигюр заворачивает налево, по церковным задворкам спешит дальше, на Ньяльсстрайти, потом на Витастигюр и там с легким жужжаньем влетает в ухо юной девицы, а девица эта без трусиков и бежит сломя голову. Звать ее Сюннева, и, прежде чем моя история подойдет к концу, она станет твоей, Пьетюр, бабушкой. В ту пору ей аккурат сравнялось восемнадцать, и была она единственной дочерью беспутного торговца по имени Эрлинг Йоунссон, который большей частью обретался в ресторане «Борг». Сюннева всегда была при нем, потому что мама ее переехала в Копенгаген; сидя подле пьянеющего отца, она мечтала, чтобы кто-нибудь ее приласкал, и в результате превратилась в довольно кокетливую особочку, иной раз несколько крикливую, а порой несколько легкомысленную. Нестору, который работал в этом ресторане, она не нравилась, потому что никогда на него не смотрела.

Она смотрела на солдат, которые находились тут, чтобы защищать нас от других солдат. Они обеспечивали местное население работой и способствовали его благосостоянию, а взамен им изредка дозволялось водить знакомство с дочерьми Исландии, и для обеих сторон здесь таилось множество соблазнов.

Сюннева, то бишь моя мама, в тот день — 17 сентября 1943 года — вылезла из солдатской койки и в благодарность за визит получила возможность выбрать хорошенькую вещичку, из тех, что ближе всего к прелестному телу. Сперва солдат показал ей черные трусики. Потом розовые.

— Выбирай, какие больше нравятся.

— Я бы взяла и те и те.

— Вообще-то есть и другие бедные девушки, которым нужно согреть попку.

— Я не бедная, — сказала Сюннева, — разве что фантазии маловато.

— А как тебе вот эти?

Солдат стоял перед нею, держа в руке что-то маленькое, фисташковое, с кружавчиками.

— В жизни не видала такой красоты!

— Ну так возьми, darling.

— Нет. Мне нельзя носить зеленое.

— Нельзя носить зеленое? — удивился солдат.

— На нашей семье лежит заклятье — запрет на зеленое, отец меня убьет, как был убит один наш родич, когда надел зеленую рубаху. В семнадцатом веке.

Солдат усмехнулся:

— Но ты ведь современная девушка, а современные девушки чихать хотели на такие суеверия, верно?

— Ну… пожалуй что да. Только от них все равно будут неприятности, — сказала Сюннева и схватила трусики.

Дома она сняла ненавистные старые панталоны и, призвав на помощь все доводы рассудка, собралась натянуть зеленые штанишки, как вдруг на пороге вырос отец, Эрлинг, здорово навеселе.

— Ты что это делаешь, девчонка, черт тебя побери?!

Он выхватил у нее трусики, швырнул на пол и принялся топтать ногами.

— Неужто не понимаешь… неужто не видишь…

— Они были самые красивые.

— Но разве ты не знаешь…

— Это суеверие. Ты все перепутал, а я девушка современная. Вдобавок они не зеленые, а фисташковые.

Эрлинг прямо поперхнулся этим словом, жевал его, пытался проглотить и, наконец, завопил, брызгая слюной:

— Вон из моего дома! — Он так рассвирепел, что опамятовался только через девять месяцев, когда стал моим дедом.

Ну так вот, на углу Брагастрайти и Ундюрстигюр лежит и стонет Нестор, и видит он, как к нему бежит Сюннева, а в руке у нее что-то зеленое.

— Стукни меня по… по… по спине. Ры-рыбий жир не… не… не в то горло по-попал.

Сюннева становится на колени и кулаком лупит его по спине, пока он не выкашливает самодельный рыбий жир. Нестор по-прежнему лежит ничком, переводит дух, глаза красные. Потом утирает лицо ее широкой юбкой, кладет голову ей на колени.

— Чем ты поперхнулся-то?

— Рыбьим жиром.

— Как это тебя угораздило?

— Ты разве не слыхала, что говорил президент?

— Какой еще президент?

— Наш, будущий. Свейдн. По радио, Сюннева.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Так ведь все знают.

Тут со стороны Ньяльсстрайти по притихшему городу разнесся громовой рык:

— Сюннева! Сюннева!

Сюннева схватила Нестора за руку:

— Можешь спрятать меня где-нибудь?

— Я живу вон там. — Он показал на желтый домишко на Ундюрстигюр. С трудом поднялся на ноги и потащил ее в квартиру.

— Отец совершенно рассвирепел, не разрешает их надевать.

— Так ведь ты и не надела. А что там на тебе вообще-то?

— Ничего. Ты небось слыхал, что Эрлинг боится зеленого. И салата боится, и шпината, и всего. А кстати, что там наговорил Свейдн?

— Он очень важную речь произнес, но, если ты сама не слыхала, объяснить трудно, а если слыхала, я бы спросил, согласна ты или нет. Это же на благо родной страны.

— Ты про что? — Сюннева помахала зелеными трусиками.

— Стране нужно побольше детей. И на крестины мы получим одну крону, если… если ребенок родится к семнадцатому июня будущего года, когда мы станем свободной нацией.

— А сейчас мы разве не свободные?

— Будем еще свободней. Свой президент. И все такое. Национальный праздник, песни. Ну, ты сама знаешь.

Рык приближался. В окошко Нестор видел, как Эрлинг бросался от одной двери к другой и молотил в них кулаками. Со страху Сюннева юркнула под одеяло. Нестор за ней.

— Ты тоже веришь в такие бредни? — прошептала она в темноте.

— Не знаю. Иной раз поневоле веришь в то, во что поверить невозможно. Но я верю в самодельный рыбий жир.

Эрлинг был уже возле Несторова окошка, а окошко это находилось вровень с землей, и Нестор чуть ли не воочию видел физиономию старикана в каком-то метре от своей собственной, он покрепче прижался к Сюнневе, а она пихнула его голыми ногами… ну да, юбка задралась, он коснулся девушки и сглотнул.

— Это… для меня… ог-огромное событие. — Под прикрытием этих слов он еще крепче прижался к ней и прошептал в ухо, которое было совсем рядом: — Ну, то есть… ежели ты согласна сделать со мной ребенка, раз президенту этак хочется.

— Гм, не знаю, дети вечно орут. Пеленки им надо менять, нет, дети мне без надобности, но ты можешь меня обнять, ведь ты меня спас.

— А если я обещаю взять все это на себя?

— Ты только так говоришь.

— Нет, даю тебе честное благородное слово, что все практические вопросы возьму на себя.