Готический роман. Том 1 - Нина Воронель

– А, Клаус, – сказал он и прищурился, будто не верил своим глазам, – ты здесь?

А где, интересно, он думал, я бы мог быть еще, раз у меня сегодня отгул?

Потом он уставился на игровой автомат так странно, будто никогда до сих пор его не видел. Но тут он, наверно, услышал мамкин голос и стук кружек об стол, и взгляд его прояснился, он повернулся ко мне, улыбнулся, сунул руку в карман и вынул оттуда две марки:

– Что, сыграем?

Тогда я тоже сунул руку в карман, вытащил полную пригоршню монет и ответил:

– Что ж, можем сыграть.

– Ого! – засмеялся он. – Откуда такое богатство?

Ури я мог сказать правду:

– Я сорвал банк! – прошептал я. – Но я не хочу, чтобы они знали.

Он обернулся, чтобы посмотреть, про кого я говорю, и увидел щит с кругами для бросания стрел.

– «Домашняя охота», – прочел он надпись над щитом, подошел поближе и выдернул из щита стрелы. Их оказалось три – кроме красной и зеленой, была еще синяя.

– Побросаем? – предложил он, отошел за белую черту, проведенную на полу, и бросил красную стрелу. Она попала точно в центральную точку, в которой сходились все круги. Охотники в шляпах захлопали в ладоши, а Дитер-фашист сказал противным тонким голосом:

– Случайно попал!

Оказывается, они все следили за Ури, как он бросал стрелу. Ури сказал:

– Сейчас мы это проверим.

И бросил синюю стрелу. Она вонзилась в ту же точку, что и красная, и тогда охотники в шляпах подняли страшный шум. Они застучали кружками по столу и заорали:

– А ну, давай еще! Давай еще!

Ури прицелился и бросил зеленую стрелу, – она попала почти в ту же точку, что и две первые, только чуть повыше. Охотники начали петь спортивный марш, который играют в телевизоре перед началом футбольного матча, а Гейнц опять пошел к стойке и взял еще две кружки пива. Потом вернулся к столу и пригласил Ури сесть с ними, отхлебнул пиво из своей кружки, а вторую кружку придвинул Ури.

Мне показалось, что Ури совсем не хочет сидеть за столом с охотниками и пить пиво Гейнца, и я позвал его тихо:

– Ури, ты же обещал со мной поиграть!

Хоть я позвал его тихо-тихо, все почему-то услышали и уставились на меня так, будто это был не я, а волосатый леший с Чертова Пальца. Один охотник в шляпе икнул и спросил, показывая на меня пальцем:

– А это кто?

И Гейнц ответил:

– Это наш деревенский дурачок, не стоит обращать на него внимание.

Мне стало очень обидно, что он назвал меня дурачком, и я, чтобы не заплакать, подошел к щиту с кругами, выдернул из него все три стрелы, зажал их в правый кулак и всадил их острые кончики в левую ладонь. Или наоборот – кулак был левый, а ладонь правая – я всегда путаю право и лево. Кончики стрел были острые, как иголки, и чем сильнее я колол, тем меньше мне хотелось плакать. Я уже почти успокоился и решил было уйти домой, но тут в животе у меня вдруг страшно закрутило, – мамка, конечно, сказала бы, что это от Эльзиного пирога.

Не знаю, от пирога или от чего другого, но мне так приспичило в уборную, что я еле-еле туда добежал, а в обнаружил, что стрелы остались у меня в кулаке. Когда я закрывал за собой дверь, я услышал, как Гейнц стукнул кружкой по столу и объявил:

– Выпьем за немецко-еврейскую дружбу!

Больше я ничего не слышал: в животе у меня все кишки перекрутились, и мне было не до того. Кроме того, я все время спускал воду, – мамка так ругала меня раньше за то, что я забывал спускать воду, что я теперь стал делать это каждый раз, как только бачок наполняется. Тогда мамка стала ругать меня за то, что я расходую слишком много воды, но в «Губертусе» ей это неважно, здесь не она платит за воду.

Когда я, наконец, вышел из кабинки в умывалку, то услышал страшный шум за дверью. Там топали, орали и даже, кажется, бросали на пол столы и лавки. Звонче всех звучал мамкин голос, но я не мог разобрать, что она кричит. И вдруг я вспомнил, что забыл стрелы на крышке бачка, – наверно, они заметили, что я унес эти стрелы, и обвиняют мамку, будто я их украл. Я заскочил обратно в кабинку, схватил стрелы и зажал в кулаке, чтобы потом незаметно воткнуть их обратно в щит, когда никто не будет на меня смотреть.

Но когда я вошел в кабачок, никто и не думал на меня смотреть. Все столпились вокруг стола, где раньше сидели Гейнц с Ури, а сейчас не сидел никто. Все повскакали со своих мест, кроме Дитера: он без шляпы лежал на полу носом вниз, и Ури наступал ботинком ему на затылок. При этом руки Ури были закручены назад за спину, и каждую руку держали двое: одну – футбольные дружки Дитера, другую – Гейнц с тем молодым лысым, что пил пиво со старыми охотниками. Сами старые охотники по очереди бросались на Ури, и он по очереди отбрасывал их ногой, а после каждого удара опускал ногу назад на Дитера, и еще сильней прижимал его нос к грязному полу. Наконец, Гейнц исхитрился, зажал шею Ури локтем и крикнул мамке, которая тоже наскакивала на Ури и старалась уцепиться за его пояс:

– Ты расстегнешь ему, в конце концов, эту ширинку, Марта? Ты же у нас специалистка!

– Да я и так знаю, что он – еврей! Без всякой ширинки! – отозвалась мамка.

Гейнц так сильно прижал локтем шею Ури, что тот вздрогнул и отбил мамкину атаку как-то слабо. Мамка тут же сообразила, что Ури ослабел, и с визгом ухватила его, наконец, за рубаху и начала тащить ее вверх. Но тут вдруг откуда-то из-за спины рявкнул голос Вальтера:

– Марта! Немедленно иди сюда!

Не знаю, остановил ли бы мамку приказ Вальтера, если бы сам Вальтер не выскочил из-за стойки, сгреб мамку за шиворот, как мешок картошки, и поволок ее к кухонной двери. Там он второй рукой подхватил Эльзу, застывшую на пороге с раскрытым от ужаса ртом, и вытолкнул обеих на кухню. А потом сам выскочил вслед за ними и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Старички тоже заметили, что Ури ослабел, и навалились на него всем скопом. Одного он отбросил ногой, но не очень далеко, а двое других и вправду схватили его за пояс и начали расстегивать ему штаны. Я сам не знаю, что со мной вдруг случилось, – я заорал: «Ури-и-и!», размахнулся и, не целясь, бросил зеленую стрелу. Никто бы не поверил, что я могу попасть стрелой так издалека, – ведь я стоял возле дверей сортира в самом дальнем углу. Но факт – хоть я не целился, я попал точно в задницу Гейнцу. Может, если бы я целился, не попал бы. И бросил я эту стрелу очень сильно – я сам не знаю, как у меня это вышло. Гейнц взвыл, отпустил шею Ури и схватился обеими руками за свой зад. Потом вскочил, поднес одну руку к лицу, увидел на ней кровь и завопил: «Меня застрелили!», захрипел, закатил глаза и грохнулся в обморок. Как только Гейнц отпустил шею Ури, тот вырвал руку у городского охотника и в один миг отшвырнул от себя сперва Лотара, а за ним второго бритоголового футболиста. Потом сильно пнул Дитера в спину носком ботинка и швырнул на пол обоих старичков, с которых свалились шляпы. Все это произошло так быстро, что никто не обратил внимания ни на меня с моими стрелами, торчащими у меня в кулаке, ни на Гейнца с его стрелой, торчащей у него в заднице.