Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок

я все-таки люблю наблюдать жизнь! Такой, какая она есть на самом деле! И себя в ней — худшего из всех. Впрочем, довольно, мне бы следовало поменьше говорить о себе, ведь самовлюбленность в данном случае — это отнюдь не тщеславие» (с. 470).

Таким образом, раз в ложе напротив сидели только мать и дочь, раз это были Полин и ее мать, значит, Полин и есть любовница С. Кто же такой С., становится теперь совершенно очевидным, как будто его имя приведено полностью. Весь том изобилует подобными «недоговоренностями».

В других случаях — примером тому может служить нижеприведенный отрывок — даются лишь звездочки, которые ровным счетом ничего не значат. Вот еще один пример:

«Завтра веселый вечер у скучной мисс X... Идти или нет? Хм!.. Признаться, я не большой любитель до подобных вечеров, но и отказываться неудобно. Там будут («надо думать», как говорят американцы) Стали и Макинтоши, что хорошо; X...-ы и X...-ы, что хуже; X...-ы, и прочие, и прочие, и прочие, что уж совсем никуда не годится. Возможно, будет и леди X... — эта синекрылая кашмирская бабочка-книгочей. Очень надеюсь: одно удовольствие созерцать красивейшее из лиц» (с. 458). Какой, спрашивается, смысл в подобных пассажах? Впрочем, иногда бывает и так:

«P. S. Да! Анекдот!......» (с. 558). Предельный идиотизм подобных типографских шедевров слишком смехотворен, чтобы подняться до остроумной шутки. Да! Одно слово, анекдот. Это был бы самый главный анекдот из всех анекдотов книгопечатания, если бы только Шолто и Ройбен Перси смогли собрать их воедино.

Мы процитируем два отрывка, которые проливают некоторый свет на политические взгляды лорда Байрона, тем более — на политические взгляды его биографа:

«Именно в это время лорд Байрон познакомился (к сожалению, вынужден признать, не без моего участия) с мистером Ли Хантом, издателем крупного еженедельника «Экзэминер»[714]. С этим джентльменом сам я познакомился еще в 1811 году и, как и большинство читающей публики, не мог искренне не восхищаться его талантливым и смелым журналистским пером. Интерес, который я испытывал к нему лично, усугубляется в значительной мере той невозмутимостью, которую он незадолго перед тем проявил на судебном процессе, возбужденном против него и его брата за клевету на принца-регента, появившуюся в журнале, в результате чего оба они были осуждены на двухлетнее тюремное заключение. В этой связи не следует забывать, что в то время многие сторонники вигов испытывали сильное возмущение по поводу недавнего отхода от партии и ее принципов этого весьма влиятельного лица, долгое время считавшегося их другом и покровителем.

Находясь в этот период под сильным (возможно, и чрезмерным) воздействием этого чувства, я, только оказавшись в городе, навестил мистера Ханта в тюрьме, ибо судьба его была мне далеко не безразлична. Когда вскоре после этого я сообщил лорду Байрону о своем посещении и рассказал, как меня удивила на редкость уютная обстановка в камере, где содержался этот замечательный человек: снаружи был разбит цветник, а внутри находились его книги, бюсты, картины и даже фортепиано, великий поэт, чьи политические воззрения по этому поводу совершенно совпадали с моими, выразил сильное желание также отдать дань уважения мистеру Ханту, а потому спустя пару дней мы вместе отправились в тюрьму, где я их и познакомил, после чего мистер Хант пригласил нас отобедать с ним, и, поскольку великий поэт с благодарностью принял это приглашение, Колдбатфилдской тюрьме выпала честь в июне 1813 года принять в своих стенах лорда Байрона» (с. 400, 401).

Насколько мне известно, мистер Ли Хант был заключен не в Колдбатфилдскую, а в Хорсмонгерлейнскую тюрьму. Впрочем, мистер Мур не снисходит до того, чтобы отличить одну тюрьму от другой. Представляется, однако, что патриотические чувства мистера Мура взыграли не из-за конкретного случая ущемления человеческих прав, а из-за того, что судебный процесс совпал по времени с отходом принца-регента от вигов. Получается, что, если бы виги стояли у власти, мистера Ханта было бы за что сажать в тюрьму. Если мистер Мур скажет на это, что виги никогда не заключили бы его в тюрьму, то пусть ему вместо нас ответит нынешний верховный судья от партии вигов. С мистером Муром всегда так — quo, non quomodo[715]. Посетив государственную тюрьму, он не совершил ни патриотического, ни философского, ни филантропического акта. Это был попросту акт вига. Он счел необходимым извиниться за этот шаг, а нам оставалось перевести его извинение на понятный английский язык.

А вот другой отрывок:

«Второго июня, дабы вручить петицию палате лордов, он в третий и последний раз выступил в качестве оратора на этом собрании[716]. В тот же день по дороге домой из парламента он, помню, зашел ко мне и застал меня спешно одевающимся к обеду. Помнится, он находился в приподнятом настроении после своего выступления, и, пока я торопливо заканчивал свой туалет в уборной, он мерил шагами соседнюю комнату и выкрикивал в нарочито торжественных интонациях отдельные фразы из только что произнесенной речи. «Я сказал им, — говорил он, — что это вопиющее нарушение Конституции, что, если такое будет продолжаться и впредь, английской свободе наступит конец, что...» «А о чем, собственно, шла речь?» — спросил я, прерывая его поток красноречия. «О чем? — переспросил он и замолчал, как будто собираясь с мыслями. — Ты знаешь, я забыл»[717]. Невозможно, естественно, передать, с каким мрачным юмором он произнес эти слова, но вид его и поведение в подобных случаях были поразительно забавны; вообще, следует сказать, что его обаяние скорее проявлялось в шутках и чудачествах, чем в изощренных наблюдениях» (с. 402).

Нормальный человек не стал бы выступать в парламенте, если бы несчитал, что предмет, о котором он говорит, заслуживает внимания. Нормальный человек никогда не стал бы утверждать после своего выступления в парламенте, что он забыл, о чем шла речь в этом выступлении. Всякий человек — вне зависимости от того, нормален он или безумен, — тем более в разговоре с собеседником, которого он считает нормальным, никогда бы не обращал в шутку свою общественную деятельность. Лорд Байрон не стал бы говорить с мистером Шелли таким образом. И только человек, чьи собственные политические убеждения представляют собой не более чем фарс, заинтересуется анекдотом, порочащим обе стороны и являющимся не чем иным, как глупой шуткой.

Единственные политические события, к которым, видимо, лорд Байрон проявлял серьезный интерес в период времени, отраженный в мемуарах, были связаны с именем Наполеона. Вот как выглядят заключительные строки его дневника, который он вел некоторое