Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

– Да что толку, – сказал Фелипе. – Ну вот – полковник, а меня послали сюда, отрядив только одного офицера, полного идиота с чурбаком вместо башки, и дали одну роту, а здесь нужно три.

– Они из гвардейского полка? – спросил Дионисио, кивнув на сосредоточенных солдат в хаки, у которых сейчас была одна задача: выбрать цель и стрелять.

– Да, слава тебе господи. Были б срочники, давно бы уже дезертировали.

– Ладно, Фелипе, после переговорим. Ты, наверное, уже понял – мы сами атакуем вон с того склона. Вскоре из города выйдут женщины и тоже атакуют. Смотри, не стреляй по ним. У нас мало боеприпасов, мы собирались выйти на врага с мачете, если патронов не хватит.

– Храбрые вы мужики! – заметил офицер.

– Кстати, командует нами женщина, ее зовут Ремедиос, и она хочет быть главной, поскольку это все же скорее наша война, чем ваша.

Фелипе приподнял бровь и усмехнулся – подлинный аристократ, как всякий офицер любой элитной части во всем мире.

– Великолепно, – сказал он. – Мы примкнем штыки и атакуем, когда увидим, что вы пошли вперед. У моих солдат еще не было настоящей практики в штыковой атаке, но, думаю, те в лагере долго не продержатся.

Возвращаясь к своим, Дионисио не обращал внимания на чирикавшие пули и думал лишь о том, как однажды в Вальедупаре неохотно пошел с Аникой в бар. С ними был ее брат, которого Дионисио с первого взгляда невзлюбил за смазливость, самоуверенность и просто потому, что тот – удачливый молодой офицер из самого престижного полка. Пройдя срочную службу, Дионисио питал отвращение к армии, ненавидел ее мелочность, чинопочитание и формализм. На его взгляд, в стране, где голодающим людям не хватает на жизнь, тратить деньги на армию – ужасное расточительство. Сейчас Дионисио с усмешкой припомнил, как через пару часов сдружился с Фелипе, и Аника потом дулась, потому что ее весь вечер не слушали. Воспоминание согревало Дионисио, но эта картинка – Аника гоняет в стакане кусочки льда, а он и Фелипе спорят о демократии – бередила незаживающую душевную рану. И он понял вдруг, почему не остерегается пуль.

– Офицер ждет твоих распоряжений, – бросил он Ремедиос и отправился созывать кошек. Дионисио решил не повторять прежней ошибки и не уступать человеколюбию.

Испанские солдаты под предводительством возлюбленного Ремедиос, графа Помпейо Ксавьера де Эстремадуры, и женщины во главе с Фульгенсией Астиз вышли из города по подъемному мосту. Они разделились на две колонны, поскольку граф отказался находиться в подчинении у женщины. Фульгенсия в ответ высокомерно парировала: она готова на что угодно, лишь бы не полагаться на мужчину. Несмотря на перебранку, солдаты и женщины начали выдвигаться на неприятеля с той самой стороны, откуда нападение первоначально и ожидалось, только теперь она стала вражеским тылом. Атакующие сумели пройти не больше сотни метров, и вот почему.

Во-первых, им навстречу хлынули те крестоносцы, что, избегая ада перекрестного огня, пытались укрыться в дальнем конце долины. Трусость противника совсем не входила в стратегические расчеты военного совета, и возмущенная Фульгенсия поначалу даже растерялась. Но вскоре испанские солдаты уже тыкали заржавевшими рапирами в расщелины и норы, а женщины бессердечно палили в спины крестоносцам, которые бросились обратно к своим позициям или карабкались по осыпавшимся анденам.

Во-вторых, отцепившись от верхушки горы, над городом нависла туча, а на юге набухала еще одна. Тучи сползали ниже и затмевали все вокруг, оставляя на ружейных стволах капельки влаги и окутывая мир серыми промозглыми сумерками.

– Вот дерьмо! – возопил голос, явно принадлежавший Хекторо, а другой, похожий на Мисаэля, ответил:

– Ничего, сейчас разгуляется, так всегда бывает.

– Прекратить огонь! – крикнула Ремедиос, что было излишне, поскольку, не видя, куда палить, все его и так прекратили.

Однако не разгулялось. Наоборот, полило. Будто сговорившись, набрякшие испарениями облака громоздились в кучу, что отчетливо виднелась в просветы между кронами деревьев в джунглях, где Кармен рыхлила землю палочкой из квебрахо и в каждую лунку опускала по три зернышка кукурузы: одно – богам, другое – птицам, а третье себе на прокорм. Бойцов колотила дрожь, в неудержимом потопе они кутались в пончо и натягивали шляпы поглубже, но вымокли так, словно не раздеваясь окунулись в озеро. Под неослабевающим ливнем Ремедиос грозила кулаком горам, чья непредсказуемость ей прежде так нравилась, и по лицу ее струились слезы ярости и разочарования. Она плакала впервые с тех пор, как нашла своего брата мертвым среди солдат, которых сама же помогала уничтожать, и всего в третий раз со времен Произвола, когда маленькой девочкой видела, как растерзали ее родителей.

– Так и знал, что будет дождь, – послышался голос Мисаэля. – У меня лодыжка ныла.

– Что ж ты нам не сказал, приятель? – раздался голос Педро.

Посреди непроглядного тумана появился и разрастался крохотный яркий огонек. Свечение запульсировало, побледнело и вдруг взорвалось огромным желтым пламенем, охватившим все пространство над долиной. Оно вспыхивало и накалялось до ярко-серебряного, а потом сникало до ровного золотистого жара. В дрожащем свечении проявилась голова липового священника дона Сальвадора, и благоговейный вздох перекрыл свинцово тяжелые всплески дождя. Отец Гарсиа пал на колени, остальные инстинктивно сделали то же самое, а лицо дона Сальвадора медленно расползлось в его замечательной насмешливой улыбке. Казалось, еще секунда, и лучезарная улыбка превратится в неповторимый смех дона Сальвадора, но она удержалась, только сильнее осветила это доброе лицо, даже больше, чем свет самого видения.

Когда оно взорвалось и свернулось в бесконечно малую точку, из которой и возникло, женщины отошли под защиту города, а дружный строй кошек под командованием Дионисио скрылся в пещерах. Битва уже была выиграна, но дождь безжалостно лил еще два часа, позволяя видеть не дальше воображения.