Самая страшная книга 2014-2025 - Ирина Владимировна Скидневская

размахнулась от души. Ее молодость, надежды, мечты – все пошло на дно вместе со свадебным подарком Андрея. Он будет их искать – в этом Лара не сомневалась. И больше всего боялась, что все-таки найдет.

«Ты – моя радость…» – шептал ей Андрей в редкие минуты нежности. «Ты – моя!» – выдыхал он сквозь стиснутые зубы, вжимая ее обнаженное тело в диван. «Ты – моя вещь!» – крикнул он ей в лицо бешеное, пьяное, и вот оно-то и было горькой, омерзительной истиной.

Первые дни в домике детства Лара просыпалась посреди ночи – вырывалась в спасительную явь из цепких рук, таких знакомых и таких чужих, что вновь и вновь смыкались во сне на ее беззащитном горле. От крика вскидывалась и спящая рядом Кира – обнимала тоненькими ручками, прижималась теплым лбом, бормотала что-то успокаивающее. Дед Игнат ни о чем не расспрашивал. Старику было некогда, он ухаживал за садом, а порой уходил далеко – собрать урожай с яблонь на другом конце деревни.

Теплый ветерок взметнул по проселочной дороге пыль, коснулся лица приятным невесомым крылом. Лара улыбнулась. Впервые за бесконечно долгое время ей было почти хорошо. Ночные кошмары постепенно ушли, а семь лет в большом городе, семь лет, проглоченные опустошающей одержимостью, что так наивно мнилась любовью, – все это казалось сейчас отголосками какой-то чужой жизни. Будто не Лара, а другая – доверчивая, доступная, дешевая – пыталась прожить ее, да так и не прожила.

Яблоки раскупили очень быстро. Пожилая пара, направлявшаяся к внукам, расщедрилась – разжилась целой корзинкой. Яблоки из второй корзины достались возвращавшемуся с морского отдыха айтишнику и водителю продуктовой фуры. Первый, стильно одетый и модно подстриженный, пытался флиртовать – скучно и неумело. Второй, заспанный и заросший жесткой щетиной, сразу с хрустом откусил от мякоти под алой кожурой.

– Сочное какое! – одобрительно прогудел он, жуя. И уже залезая в кабину, неожиданно обернулся через плечо: – А ты, молодая, осторожнее тут. Бандюганов каких-то в этих местах ищут. На тачке, говорят, и с оружием. Где-то с месяц уже.

– Спасибо, что предупредили, – ответила Лара, сама удивляясь, до чего же безмятежно, отстраненно даже звучит ее голос.

Фура потащилась прочь, поднимая за собой серые клубы, а дорога домой оказалась уже привычно тиха.

Кира бросилась к ней от калитки, прижалась, обняв за талию. Лара погладила ее по волосам, таким же длинным, таким же белым, как у деда Игната – и у нее самой. Заглянула в глаза – такие же светло-карие, в золотых прожилках, как и те, которые она всегда видела в любом зеркале.

«Ты какой-то неправильный альбинос, – любил подшучивать Андрей, и это звучало неизменно гадко. – У нормальных альбиносов глаза красные, а у тебя – как линзы приклеились».

Мысли о нем надо было прогнать из головы как можно скорее.

– Ну что ты тут, солнышко? – Лара коснулась губами маленького, чуть вздернутого носика, отметив, что ссадины на лице дочери практически исчезли. – Все хорошо?

– Да, мам. – Кира улыбалась, глядя снизу вверх. – Деда опять ушел, сказал, за грушами. Я нормально, читала вот. – Она мотнула головой в сторону кровати, где лежала купленная на вокзале книжка со сказками. – Еще тетя большая приходила.

В груди что-то екнуло.

– Какая тетя?

– Не знаю, – пожала плечиками Кира. – Просто тетя, большая, во всем белом. Пришла и у калитки стояла, я в окно видела. Постояла немного и ушла.

В кончиках пальцев закололо, щеки ожгло.

– А почему… – Лара помотала головой, отогнала накатившую вдруг дурноту. – Почему большая-то, Кир? Она была ростом, как… папа?

Кира задумалась. Как всегда в такие моменты, кончик ее носа забавно сморщился.

– Нет, – сказала она наконец. – Папа большой, но тетя больше. Сильно больше.

Жар, казалось, охватил все тело. Лара сделала глубокий вдох, утерла со лба пот.

– Может, тебе приснилось? Ты просто задремала – и увидела сон? – Она смотрела на дочку почти с надеждой.

Кира мотнула головой. Белые волосы качнулись волнами по плечам.

– Нет, мам! Я ее видела, вот как тебя видела! – Она ткнула пальцем в окно. – Вот там стояла!

Лара хотела что-то сказать – удивиться, спросить еще, может, даже отчитать врушку, – но вдруг спиной, самой кожей ощутила пристальный взгляд. Тяжелый, давящий. Он вонзился в спину тысячами горячих мурашек, ожег, ошпарил. Жар охватил виски.

Невольно вскрикнув, Лара обернулась. Но во дворе никого не было. Лишь старая вишня у калитки, которую она знала с детства, тихо покачивала ветвями.

* * *

Рук матери Лара не помнила. Помнила лишь тепло. Тепло, окутывающее, будто бережное пуховое одеяло. А еще – то самое слово. «Дочка». И тихий ласковый шепот, нежности в котором хватало на весь, такой еще маленький тогда мир. Больше от матери в памяти не осталось ничего, хотя дед Игнат и любил говаривать, что в мать она и пошла – и лицом, и фигурой, и белыми-белыми волосами. Неправильными волосами.

В школе Лару дразнили Снегурочкой.

От матери не осталось фотографий. Когда фотоаппараты «Кодак» стали атрибутами моды и роскоши, на дворе было самое начало лихолетья девяностых. Отец потом рассказывал, что жена пахала как проклятая, трудилась на нескольких работах. Что она просто не успела запечатлеть себя на пленочной вечности.

Сам он тогда тоже крутился как мог. Челночил. И в тот зимний вечер уже на въезде в город не вписался в поворот на скользкой дороге. Его «москвич» вынесло на встречную полосу – прямо на несущийся бензовоз. В огне погибли китайский видеомагнитофон, польские шмотки, японская косметика. И ее мать.

С тех пор Лара ненавидела новогодние праздники.

Отец чудом успел выскочить – на рефлексах, за миг до столкновения. Он почти не пострадал в ужасной аварии, но вскоре запил. В памяти остался страх, грубый голос и пьяные слезы, которые пугали даже сильнее. Помнила дорогу в непонятную неизвестность – дорогу в деревню, где отец оставил ее.

Отказался от нее.

– Спасибо, что приютил меня. – Лара отхлебнула еще чая. Горячий, пахучий, отдающий ароматом каких-то неведомых трав… Как в детстве, он действовал на нее умиротворяюще.

Пальцы деда Игната легонько поглаживали края жестяной кружки. Из нее к темнеющему небу тянулись струйки пара, но старик, казалось, не ощущал обжигающих прикосновений.

– Как же иначе-то, дочка? – Его голос звучал тихо и грустно. – Ведь ты и маленькая твоя – все, что у меня осталось. Да и пропали б вы в городе одни. Чужой он нам. И мне, и тебе, и ей.

Лара сделала еще глоток. Отвечать не хотелось.

В город она сбежала в шестнадцать лет. Только закончив школу в