Дворец утопленницы - Кристин Мэнган

– В палаццо недалеко от Кампо Санта-Мария Формоза. Номер дома не помню, – солгала она. – Но завтра, боюсь, не получится.

Девушка, очевидно, рассчитывала на другой ответ.

– Понятно, – отозвалась она несколько тише и добавила, на этот раз почти робко: – Тогда послезавтра?

– Тоже не выйдет.

Сим Фрэнки намеревалась положить конец разговору – просто уйти, не позволив посторонней девице навязаться на ее голову. Ее не особенно привлекала перспектива встречаться с незнакомыми людьми, вести вымученные беседы, но вид у девушки сделался до того удрученный, что ей тут же захотелось сказать что-нибудь еще, как-то вырваться из этой нелепой ситуации, из этой густеющей толпы, и она поневоле добавила:

– Хотя, пожалуй, я могу подвинуть кое-какие дела.

Лицо девушки снова расцвело.

– Меня, кстати, зовут Гилли, – представилась она, именно так, через «Г», и протянула руку. – Просто напоминаю, вдруг вы забыли.

До этого Фрэнки бывала на континенте лишь однажды – еще совсем девчонкой.

О Франции у нее сохранились редкие, отрывочные воспоминания: слепящий свет, разлитый по булыжным мостовым, запах выпечки по утрам. Ей тогда посчастливилось отправиться в поездку с подругой и ее родителями – маршрут, начинавшийся из столицы, опоясывал страну широким кругом, пролегая через множество городов, городков и деревень. Но свое сердце Фрэнки так и оставила в «городе света». Нет, разумеется, затейливая архитектура Руана, сказочные виды Мон-Сен-Мишель и даже раскаленный песок на пляжах Ниццы приводили ее в восторг, но все же не шли ни в какое сравнение с Парижем, с его ароматами – запахом дрожжей по утрам, крепким духом сыроварен, жарким дыханием метро, которым ее обдавало всякий раз, стоило только сделать пару шагов вниз по лестнице. В Париже перед Фрэнки широкой, незапятнанной лентой простиралось будущее – ее и больше ничье.

С тех пор она, можно сказать, и не путешествовала. Поначалу просто не могла себе позволить такой роскоши: родители погибли, а оба предложения руки и сердца (одно вполне серьезное, другое скороспелое и необдуманное) она отвергла, променяв замужество на учебу в университете и оказавшись таким образом в весьма невыгодном финансовом положении относительно большинства сверстниц. Но ближе к тридцати она опубликовала первую книгу, и вместе с успехом пришли деньги – на поездку за границу вполне хватило бы. Однако к тому моменту ее страсть к путешествиям угасла, пережитый когда-то восторг почти стерся из памяти, оставив по себе только бледный отголосок. И пока все вокруг твердили, что, лишь уехав на край света, можно по-настоящему обрести себя, Фрэнки невольно думала: какая чушь. Себя она и так хорошо знала (быть может, даже слишком хорошо) и давно поняла, что мрачный, пропитанный дождями Лондон создан для нее, что нет на свете лучшего развлечения, чем пройтись по главной улице Крауч-Энда, доехать на девяносто первом автобусе до Юстона и, скорым шагом преодолев несколько кварталов Блумсбери, предъявить свой читательский билет в круглом читальном зале Британского музея. Пусть другие жарятся на пляжах Позитано, пусть даже упиваются меланхоличной романтикой Парижа, она им не завидует – ни капли. Ей вполне хватает собственного тесного мирка.

Стоит ли удивляться, что Фрэнки с первого взгляда невзлюбила Венецию? Погода стояла неожиданно теплая, но о том, чтобы открыть окна, разогнать спертый, липкий воздух в палаццо, не могло быть и речи: снаружи, и во дворе, и над каналом, подстерегали полчища комаров. Лишь единожды она совершила эту роковую ошибку и проснулась вся покрытая красными, зудящими пятнами, которые опухали и мокли, отказываясь заживать. Самые страшные укусы не затянулись до сих пор – Фрэнки ежедневно натирала их мазью, опасаясь, что гроздь волдырей на руке, повыше кисти, так и останется с ней навеки.

Но всего через несколько дней после ее приезда погода переменилась. Потянуло промозглой осенью, до странности напоминавшей лондонскую, и кампо почти очистились от туристов. Тут же в городе показались местные жители, прежде не попадавшиеся Фрэнки на глаза: пожилые венецианки, кутаясь в шубы, неторопливо шагали к дверям кофеен и баров рука об руку с подругами, а их вторые половины тем временем спешили по своим делам, решительно поднимаясь на один мост за другим, непременно волоча за собой на поводке мелкую собачонку. Из города для туристов Венеция неожиданно превратилась в город для своих и с той поры начала даже нравиться Фрэнки, особенно она ценила пустынные улицы – роскошь, недоступную в Лондоне независимо от времени года. Теперь, когда стихли вездесущие, суматошные шаги, Фрэнки часами бесцельно бродила, глядя по сторонам и вверх, ни о чем не беспокоясь, не опасаясь случайно столкнуться с прохожим. Она надолго останавливалась в переулках, засиживалась в кафе, где заказывала бриошь или крапфен^[3], итальянский пончик с джемом, и медленно потягивала кофе – стоило толпам раствориться, и спешить стало некуда.

В Венеции ей изредка удавалось прикоснуться к ощущениям, впервые пережитым много лет назад в Париже. Но лишь время от времени, в определенных местах. К примеру, на палубах речных трамвайчиков, вапоретто, где она сидела, запрокинув голову, рассматривая проплывавшие мимо здания, глядя только вверх, всегда снизу вверх, точно город требовал к себе благоговейного отношения; или вечерами, когда за окном смеркалось – а сумерки теперь начинались, не успев закончиться, – и она отправлялась блуждать по мрачному лабиринту, составленному из мостов и каналов, из бессчетного множества крошечных островков, из непостижимых переплетений уединенных улиц. Эти же полузабытые чувства поджидали ее в местах, отмеченных историей, – там, где еще звучало эхо давно ушедших событий и давно смолкших голосов, и прошлое прикасалось к ней сквозь века, трогая душу так, как не трогало ничто другое со времен далекой юности.

Но теперь, после того, как она встретилась с этой девушкой, город неуловимо переменился, будто утратил с ее вторжением прежний лоск. Нелепая мысль, слишком сентиментальная даже для Фрэнки, и все же она без конца ловила себя на ощущении, что день течет уже по-другому, что он навсегда отмечен чужим присутствием.

Отыскав среди бесконечных прилавков полюбившуюся ей торговку ароми мисти – смесью трав: розмарина, лаврового листа и чабреца, – Фрэнки встала в очередь. Она очень рано, еще и недели не прожив в Венеции, научилась не трогать ничего руками – первая и единственная попытка закончилась тем, что торговка звонко шлепнула ее по руке и разразилась пулеметной очередью венетской ругани. Так Фрэнки выяснила, что у прилавка полагается ждать (в Италии люди, похоже, только и делали, что ждали), пока тебя заметят, обслужат, соблаговолят взять деньги и отсчитать сдачу. На покупки, которые в Лондоне совершались за считаные минуты, здесь уходила уйма времени. Овощи и фрукты у одного торговца, рыба у другого, вино у третьего, сыр, макароны и яйца у четвертого. И все же, вместо того чтобы злиться, Фрэнки чувствовала, что эта ежедневная рутина ее странным образом успокаивает.