Прости нас, Нат - Кэролайн Хардейкер

Ознакомительный фрагменту друга на кухне. В то время я жила одна и к обустройству квартиры относилась чисто утилитарно: у меня была студия, выкрашенная в бежевый самой дешевой меловой краской. Единственное яркое пятно лежало в самом углу под журнальным столиком. Это было лоскутное одеяло из разношерстных тканей, окантованное с одного конца небрежным вязаным узором из желтых ниток. Безделушек у меня не водилось, только на полу лежали стопки синих папок со сверкавшим бронзовым анкхом «Истон Гроув», из которых во все стороны топорщились контракты и записи мелким шрифтом.

Квартирка, конечно, была тесновата – что стоя, что сидя. Кухня, гостиная и спальня находились в одном общем пространстве, просто были скрыты за счет п-образной планировки, где гостиная располагалась в центре. Дверь закрывалась только в ванной. Присесть можно было только на двухместный диванчик, где мог либо растянуться один человек, либо сесть впритирку двое. Когда заходил Арт, я садилась на пол по-турецки, как дети садятся слушать сказки.

Стены были голые, не считая дребезжащего очистителя воздуха и двух миниатюрных маминых картин маслом. На одной девочка в синем комбинезоне, отдаленно похожая на меня сидит на корточках, прячась за огромным цветочным горшком, из которого струится плющ. С виду мне тут не больше пяти, но что-то мне подсказывает, что мама рисовала по памяти, когда из пряток я уже выросла. На второй картине изображены две кошки, которых мама держала в детстве, еще до того, как люди поставили гигиену выше объятий. Одна – черный комок с белым носом и хитрым прищуром, а вторая – песочная, вся в разводах, как тропическая бабочка. В детстве я водила пальчиком по краске, представляя себе их шерсть на ощупь. Кошек звали Батшеба и Берти, и большинство маминых сказок на ночь рассказывало об их шалостях: о том, как Батшеба взлетела на дверной косяк, словно пожарный по спусковому столбу, только наоборот, или как дедушка выгуливал Берти в розовой шлейке на потеху соседям. Мама говорила, что Берти дожил до двадцати восьми лет, но мне в это как-то не верилось. Животные столько не живут.

Квартира Арта, по сравнению с моей, была просто бриллиантом в городских джунглях. Я ничего подобного в жизни не видела. Он снимал отреставрированную контору в викторианском стиле над студией архитекторов. Стены были отделаны ярко-красным кирпичом, а потолок выкрашен в цвет ночного неба. У меня очиститель воздуха пыхтел, как выхлопная труба у автобуса, а у него висел крохотный, изящный и почти беззвучный, как будто его и не было вовсе. Вся мебель стояла далеко друг от друга, так что, если раскинуть руки и покрутиться в разных концах комнаты, кончики пальцев ничего не заденут. Настенные полки были уставлены раскидистыми папоротниками, глянцевитыми банановыми деревьями и комнатными юкки. Я не могла различить, настоящие они или чисто декоративные, даже когда проводила пальцами по восковым листьям.

К моему первому визиту Арт уже жил там месяца четыре – более чем достаточно, чтобы обжиться. Теперь это звучит наивно, но тогда от одной мысли, что я останусь взаперти в его квартире, потели ладони. Задумка была такая: отправиться к нему, потратив час после работы на то, чтобы превратить себя в нечто яркое и блестящее. Не стоило вообще садиться за руль, но, когда я поняла, что мне сложнее обычного вставить ключ зажигания, заказывать такси было поздно. Я уже репетировала, как незаметно отодвинуться подальше от окна, если меня остановит полицейский, чтобы он не учуял, как от меня разит вином.

К Арту я доехала без происшествий и в ожидании очередного бокала вина расположилась на кожаном диване, а затем принялась обследовать квартиру на предмет улик – заглядывала под подушки, листала журналы под столиком. Но дом был явно показным, и Арта здесь ничто не выдавало. Он вполне мог быть шпионом или наемным убийцей. Никаких фотографий, журналов, тарелок с недоеденной едой или пустых бутылок. Единственное, что тут было «не на месте», – это стопка бумаг на подлокотнике кресла, разные бланки и однотипные конверты с одним и тем же получателем, где в шапке жирным шрифтом было напечатано «Освобождение от получения визы», и повсюду мелькал синий штамп «Истон Гроув» – «одобрено».

Арт показал мне, где тут что, особо отметив многочисленные книги, расставленные на полках на стыке кирпича и крыши, – слишком высоко, чтобы я могла рассмотреть корешки. Спальню он представил как «нашу комнату», а потом отвел меня в святая святых – свой кабинет. На фоне остальных в этой комнате творился полнейший бардак: везде раскиданы стопки бумаг, папки на кольцах и скользкие пластиковые скоросшиватели. Клейкие закладки на книгах, на мониторе компьютера, на ножках стола. Стены выложены мозаикой из листов А3, пригвожденных к кирпичу. Его каракули напоминали иероглифы, только в виде круговых диаграмм и таблиц с именами и сюжетными линиями. Столько жизней, сжатых до сухой, голой статистики. Арт называл эту комнату «авиарием».

Арт дал мне почитать одну свою книжку, и, вернувшись домой, я вставила ее в ряд с другими мягкими обложками на подоконнике. Арту я сказала, что книжка мне понравилась, особенно та часть в конце, когда Бен взбирается на стену и посылает этот мир. Он самодовольно ухмыльнулся и тут же подсунул мне вторую, которую я поскорее припрятала в сумку. На самом деле я и первую-то не читала, только бегло пролистала последнюю главу, а когда ты знаешь конец, никто и не подумает спросить про начало.

Время было позднее, и мы сели за стеклянный обеденный столик поиграть в настольную игру. В течение часа, что мы провели за морским боем, я ждала, пока вино разольется по моей кровеносной системе. Я совсем осмелела – вытянула под стеклом голые ноги, порой касаясь теплой лодыжки или загнутого пальца. Руки у меня так и порхали над столом: за рассказом, как прошла неделя, я по-декадентски развязно жестикулировала. Но стоило мне между делом опустить их на колени, сразу чувствовалось, как они дрожат.

За полночь Арт принес нам перекусить – сыр, печенье, виноград и питу с хумусом, и, хотя аппетита у меня не было и в помине, я стала понемногу клевать виноград, рассасывая ягоды, пока во рту не оставалась только кожица. Правда, вкус у них был какой-то «странный», отдавало то ли ржавчиной, то ли замшелым камнем, и я задумалась, хорошо ли Арт промыл виноград. Может, в США заведено иначе.

В какой-то момент, пока Арт с упоением рассказывал о недавнем двухнедельном путешествии в Рим, крохотный жучок, не больше рисового зернышка, выполз из фруктовой миски и юркнул под мою тарелку. Редкостное диво. Я приподняла тарелку,