Мое лицо первое - Татьяна Русуберг

Ознакомительный фрагментподрабатывает — помогает соседям с работой в саду? Только странно как-то: чего тогда Бульдог на него орал и тряс его? Так обычно с наемными работниками не поступают. И Монстрик, похоже, явно этого мужика боялся. Или я себе все напридумывала?

Чтобы отвлечься, я начала глазеть по сторонам. Вокруг сияла стерильная чистота. Полы отполированы. На светлых коврах ни пятнышка. Мебель не современная, но явно дорогая, массивного дерева — не эта «собери сам» фигня из «Икеа». Будто случайно провела пальцем по ближайшей полке, уставленной какими-то кубками и призами. Ни пылинки.

Бульдог тут же это заметил и начал распинаться насчет Эмиля — так зовут высокого симпатягу. Того, мол, вот-вот отберут в юниорскую хоккейную лигу, он принес своей команде кучу побед, восходящая звезда национального уровня и бла-бла-бла. Сама звезда внимала не краснея и так и пожирала меня глазами — совершенно нормальными, неопределенно серыми. Мне не очень понравилось, что эти зенки ползали в районе моих сисек, хоть и основательно прикрытых свитером типа «мешок».

Я демонстративно отвернулась, уселась в кресло и взяла кусок торта. Мамаша Эмиля принялась разливать кофе по чашкам. Папа трепался с Бульдогом — обычный разговор взрослых: спорт, политика, работа, местные сплетни. Я начала жалеть, что сюда пришла, да еще и папу затащила. Он ведь явно принуждал себя поддерживать разговор. Бульдог — тип из тех, кто считает свое мнение единственно верным и пытается подавить собеседника авторитетом. Если авторитетом не выходит, то может и просто подавить. Его было слишком много, выходная рубашка чуть не трещала по швам, эго и тестостерон постепенно заполняли гостиную.

Возможно, это издержки профессии. На одной из фоток, что красовались на стене, он стоял в полицейской форме. Я попыталась обнаружить на фотографиях Монстрика, но его нигде не было. Отвечала односложно на вопросы мамаши-толстухи о школе, нашем переезде и прочей фигне. Тетка ничего не ела, и я представила, как после нашего ухода она волочет остатки торта на кухню и там, судорожно косясь на дверь, запихивает шоколадную массу в рот обеими руками.

Наконец этот спектакль мне настолько надоел, что я не выдержала:

— Так что, у вас трое детей? — Вопрос прозвучал по-идиотски, и я тут же сбивчиво пролопотала: — В смысле близнецы ваши такие шустрые: кажется, их то трое, то четверо.

— О, да, — толстуха улыбается, демонстрируя мелкие зубы, — чудные подвижные детки. Но ты угадала. У них есть еще один брат. Дэвид. Он приболел, поэтому не ходил с нами в церковь.

Церковь? Блин, да, сегодня же воскресенье! Но кто в наши дни ходит в церковь по воскресеньям? Если только восьмидесятилетние бабульки, которых, наверное, автобусами возят из дома престарелых — надо же обеспечить пенсионеркам хоть какое-то развлечение. Я подозрительно покосилась на бутылку вина, стоящую на столе рядом с папой. Соседи вежливо, но твердо дали нам понять, что не употребляют алкоголь. Даже по праздникам. Зашибись! Куда я затащила папу?! Подобравшись, чтоб при необходимости быстрее вскочить с кресла, я выпалила:

— Вы случайно не свидетели Иеговы?

Разговор в гостиной на секунду замер. Папа послал мне из-под очков отчаянный взгляд. А Бульдог поставил свою чашку на стол и весомо так заявил:

— Нет, мы не сектанты. Мы просто верующие христиане. — Он сделал упор на слове «верующие». — Для нас жизнь вечная и воскрешение плоти не пустой звук.

— Мы ходим в церковь, ведем здоровый образ жизни, а наш сын поет в церковном хоре, — поспешила пояснить толстуха при виде моего вытянувшегося лица. — В целом, мы самая обычная семья.

— Не смотри на меня так, — замахал ладонями-лопатами Эмиль. Скорчив такую рожу, будто только что угодил рукой в плевок, он ткнул пальцем в пол: — Это Дэвид у нас мальчик из хора.

Я тупо уставилась на натертый паркет. Бедный Монстрик еще и в хоре поет? В церковном? Как он вообще дожил до своих… предположительно тринадцати лет?

— У нас там цокольный этаж, — зачем-то объяснила мамаша и поспешила сменить тему: — А вы, Генрих, что будете у нас преподавать?

Папа облегченно встрепенулся:

— Датский, историю и обществоведение в старших классах.

— Значит, и в девятом, у Эмиля? — Толстуха многозначительно посмотрела на сына.

— Да. — Папа отпил глоток кофе.

— И в восьмом? — Многозначительный взгляд в сторону Бульдога.

— В «В» классе. Восьмой «А» я оставлю своим коллегам, — улыбнулся папа и стряхнул крошки с колен. — Видите ли, там будет учиться Чили.

— И что такого? — хохотнул Бульдог, расслабленно откинувшись на спинку кресла. — Дочка сомневается в папиных преподавательских способностях?

Тут меня снова понесло:

— Папа прекрасный учитель. Дело не в этом. Просто не хочу, чтобы одноклассники думали, будто ко мне на его уроках особое отношение.

— Дорогуша, — Бульдог продолжал пребывать в приподнятом настроении, — к тебе всегда будет особое отношение.

Мне не понравилась его усмешка. И то, как его маленькие колючие глазки уставились на меня. Расхотелось спрашивать, что он имеет в виду. Захотелось смыться от них поскорее. Наверное, папа почувствовал мое состояние. Он быстро завершил тему, поблагодарил за кофе и начал прощаться.

Когда мы вышли за калитку рядом с воротами, я почувствовала, что у меня болят шея и плечи. Кажется, все время, что мы сидели в стерильной гостиной, мои мышцы были напряжены, будто тело ожидало внезапного нападения. С какого перепугу?! И творилась ли такая же фигня с папой?

За ужином я спросила, что он думает о наших соседях. Папа выдавил кетчуп на вялый гамбургер и деликатно сказал:

— Ну, на первый взгляд милые люди. Конечно, наши политические взгляды расходятся, но…

— Пап! — Я закатила глаза, заметив под потолком паучка, который свисал на паутинке и шевелил лапками. — Кончай уже со своей толерантностью.

Папа вздохнул и взял горчицу.

— Я бы на твоем месте проверил, в порядке ли фонари на твоем велосипеде.

В этом весь папа. Фонари!

— Знаешь, кажется, я поняла, почему мама нас бросила. — Я встала из-за стола, швырнув недоеденный гамбургер в раковину. Конечно, не попала. — Ты никогда не называешь вещи своими именами!

И я эпично затопала по лестнице наверх.

15 октября

Ненавижу, ненавижу, ненавижу в двенадцатой степени!

Сегодня был первый школьный день. Утром долго торчала у шкафа, решала, что надеть. Почти все шмотки, что покупала мне мама, кончили в секонд-хенде вместе с гитарой. Мама работала в Доме итальянской моды и регулярно моталась в Милан, откуда привозила пробники новых коллекций. Вот в этих пробниках я обычно и расхаживала: готовая детская модель для сотрудницы Дома и предмет дикой зависти всех девчонок в школе. Гламурные, естественно, пытались набиться в друзья, одновременно