И унесет тебя ветер - Жан-Марк Сувира

Уик-энд, 23 и 24 августа 2003 года.

Поль Дальмат весь уик-энд провел на набережной Орфевр над делом Димитровой. После разговора с Мистралем он почувствовал облегчение, хотя и не знал, как повернутся после этого дела по службе. Всю субботу, остановившись лишь на минуту, чтобы съесть в обед сандвич, он не отрывался от экрана компьютера. В воскресенье звонил, вел переговоры, угрожал и в завершение съездил по важному делу. Об этих разговорах он составил записку, которую положил на столы всем товарищам по отряду, Кальдрону и Мистралю. Около четырех часов дня он вышел из здания криминальной полиции. Ноги сами понесли его к собору Нотр-Дам, до которого от набережной Орфевр идти всего минуты три. В соборе разгуливали толпы туристов. Центральная часть храма была оставлена для молитвы. Дальмат сел там и просидел час с лишним.

Клара и Людовик походили по рынку в Онфлёре, съездили искупаться в Довиль, делали все возможное, чтобы уйти от спешки. Людовик захватил с собой снотворное. В субботу около полуночи он принял две таблетки и сразу уснул. На другой день проснулся не без труда, но все-таки это была первая ночь за два месяца с лишним, когда он проспал восемь часов подряд без пробуждений и кошмаров, и теперь ожидал перемен к лучшему.

В субботу Оливье Эмери не удержался от искушения и рванул на Будапештскую улицу поглядеть, не стоят ли там в засаде полицейские машины. Никого не было. Он даже огорчился. Все остальное время бродил по улицам, пичкая себя лекарствами, которые глотал на скорую руку и запивал бокалами пива. В медикаментозной полудреме он под вечер позвонил матери. Они не проговорили и минуты: мать его разбранила, а он не мог объяснить, почему звонит.

В воскресенье около полудня он купил в супермаркете неподалеку от своей квартиры две дюжины бутылок пива и покончил с ними к полуночи, заев только батоном хлеба и сыром. Поздно вечером он высунулся из дома, чтобы звонить на ФИП. Неудержимая потребность, которую он никак не мог одолеть, толкала его звонить и звонить, хотя ему всякий раз отказывали. Он сам не помнил, сколько раз звонил, что говорил, в какие телефонные кабинки и бары заходил ради этого. Он вернулся домой, держась за стены и припаркованные машины. Техник на ФИП обхохотался, слушая записи этого в дым пьяного типа.

Оливье Эмери ожидал понедельника, чтобы начать все сначала.

В субботу утром Одиль Бриаль прошла через всю деревню и кое-что купила в лавочке, где торговали провизией, табаком и газетами. Только хозяин сказал ей несколько слов: как-никак переселенка тратила у него в магазине деньги. Остальные покупатели, когда она вошла, отвернулись. Одиль Бриаль, не обращая внимания на «пентюхов», присела на скамейку на площади и прочла газету, выкурив за это время несколько сигарет. В сумке на колесиках лежали кое-какие продукты и ее «подружка» — бутыль водки.

Вечером позвонил сын. Одиль Бриаль резко повесила трубку и тут же пожалела об этом. Ей хотелось перезвонить, но она не знала номера его телефона. Весь вечер она корила себя за свое поведение, а в утешение выпила полбутылки обжигавшего желудок коньяка.

В воскресенье Одиль Бриаль встала с левой ноги. Все ей было не так. Вчерашний звонок сына тоже продолжал беспокоить. Под этим предлогом она скрасила свой кофе доброй дозой кальвадоса. Для очистки совести съела кусок хлеба с ветчиной. Часа же в четыре вечера она по-настоящему стартовала и принялась за водку.

Одиль села на старый потертый матерчатый диванчик возле телевизора, ноги положила на стул. Слева от себя поставила кувшин со льдом, а справа открытую бутыль — остаться закрытой бутыли было уже не суждено — и стакан. С первыми глотками она еще переключала каналы пультом, обмотанным изолентой и скотчем. Чем больше убывала водка в бутыли, тем неотрывнее цеплялись пальцы за стакан. К одиннадцати часам бутыль совершенно опустела, а Одиль Бриаль на чем свет стоит кляла телепродюсера. К шести утра ей удалось оторваться от продавленного диванчика и рухнуть на кровать, где она и заснула буквально через десять секунд.