Не дрогни - Стивен Кинг

«Хватит. Это не твоё дело. Выйди из номера и подыши свежим воздухом. Прогуляйся, проветри голову».

Хорошая мысль. Ни на секунду ей не приходит в голову поплавать в бассейне отеля. Она умеет плавать брассом и на спине – отец научил её в детстве – но, помимо страха подхватить молочницу, у неё нет и капли уверенности в себе, как у Кейт. Оказаться на публике в купальнике для Холли – почти физически болезненно.

Холли даже не доходит до парковки. Корри сидит на солнце у своего номера и плачет. Увидев Холли, она натягивает улыбку:

– Привет, Холли! – она старается звучать бодро.

Холли стаскивает стул от соседнего номера и садится рядом.

– Что случилось?

Корри пытается улыбнуться шире, но выходит только болезненная гримаса.

– Ничего. Правда.

– Не похоже на «ничего».

Корри быстро проводит ладонью по щеке, как бы стирая слёзы – жест, который Холли слишком хорошо знает. Она ведь тоже когда-то была в возрасте Корри. И не очень-то была готова к жизни. А если быть честной – совсем не готова.

– Просто Кейт устроила мне взбучку, как только мы остались вдвоём. Не в первый раз, не в последний. Она бывает щедрой, но может быть и жёсткой.

– За что?

– За то, что пришлось ждать в лобби. Потому что я забыла заранее позвонить и договориться о раннем заселении. А забыла потому, что номера были оформлены на тебя. А ещё снаружи были люди с автографами. Она терпеть не может, когда на неё пялятся.

«А ещё она терпеть не может, когда с ней обращаются как с обычной смертной, – думает Холли. Когда не получает обслуживания класса А».

Холли говорит:

– Я должна была это сделать.

Корри качает головой:

– У тебя своя работа, у меня своя. Просто… всего так много, за всем нужно уследить.

Холли удивлена тем, насколько сильно её злит такое поведение Кейт, хотя она уважает её за смелость и прямоту. Отчасти потому, что сама бывала на месте Корри – как сказал бы Джон, она это чувствует – но больше всего злит просто несправедливость. Этой молодой женщине плеснули в лицо отбеливателем, и только благодаря собственной смекалке она не вдохнула споры сибирской язвы. Всё, что пришлось пережить Кейт, – это кровь и внутренности на чемоданах. Она даже одежду не заменила. А Корри всё это время была рядом. И за всё это – получить выговор за забытое раннее заселение.

Холли говорит:

– Это несправедливо.

Корри бросает на неё взгляд, и выражение лица Холли её явно пугает.

– Не говори ей ничего! Только не это! Не подставляй меня! Я понимаю, как тяжело сейчас Кейт. Правда понимаю.

Чего Корри не понимает – так это того, что Холли в принципе не способна пойти к Кейт Маккей и сказать ей в лицо: «Вы плохо обошлись со своей ассистенткой, и это недопустимо».

Холли смотрела в лицо заряженному пистолету; по меньшей мере дважды сталкивалась с существами, существование которых не объясняет ни одна наука. Дело не в том, что ей не хватает храбрости. Ей не хватает элементарного чувства собственного достоинства, чтобы уличить кого-то в жестокости или несправедливости. Возможно, она никогда не сможет это сделать. Это куда более глубокая трещина в характере, чем её нелюбовь к купальникам. И она не знает, как это исправить.

«Ну и ладно, – говорит себе Холли. – В конце концов, я всего лишь ещё одна сотрудница».

И тут же начинает себя за это презирать.

– Я ничего не скажу, Корри. Но это... отвратительное поведение... – И, увы, максимум, на что она способна: – Очень неприятно.

Корри кладёт руку на запястье Холли.

– Нужно учитывать, под каким давлением она живёт уже много лет. Всё началось с тех пор, как она ушла из городского совета Питтсбурга – из-за того голосования, когда пытались убрать из школьных библиотек книги с так называемой гомосексуальной пропагандой…

– Я в курсе, – говорит Холли. – Я читала её книги, Корри.

– Но настоящий поворот был, когда Верховный суд вынес решение по делу «Доббс». Когда передали решение по абортам штатам. Вот тогда для неё всё и началось. Теперь это для неё – борьба за каждый штат. Мобилизация избирателей. Обличение мужчин у власти, у которых религия едва прикрыта фиговым листком. Да, она немного зациклена. Может, все, кто по настоящему предан идее, такие. И как же они её ненавидят. Заголовки вроде «С*ка вернулась» в «Брейтбарт» – букву «у» заменяют звёздочкой, чтобы читательницы-Карен не обиделись.

Холли ненавидит слово «Карен», используемое как оскорбление. Считает, что оно мало чем отличается от «жида» или «даго» – ярлыки, которые говорят: не думай, просто ненавидь. Но она этого не озвучивает. Корри на взводе – пусть выговорится.

– А соцсети – ещё хуже, – продолжает Корри. – Мемы, где лицо Кейт на арбузе, разлетающемся от выстрела из ружья. Кейт, делающая нацистское приветствие. Её обвиняют, будто она заманивала несовершеннолетних на остров Эпштейна…

Про то, что она якобы делала себе инъекции из овечьих желез во влагалище, чтобы оставаться молодой. Люди, которые раньше стреляли по мишеням с лицом Усамы бен Ладена, теперь стреляют по мишеням с лицом Кейт. Каждый вечер, выходя на сцену, она знает, что враги уже там – будут освистывать, ругаться. Но она смотрит им в глаза. И осаживает. С помощью юмора и храбрости. – Я знаю. Я видела.

Дело не только в этом преследователе. Тот парень с бейсбольной битой запросто мог бы отправить её в больницу – или вообще убить, если бы ты не пнула в его сторону тот стул и не сбила его с ног.

Холли это знает. И знает ещё кое-что: Кейт просто стояла. Её лицо на газетной фотографии говорит само за себя: «Такого со мной не может случиться. Я слишком особенная».

– Неудивительно, что ей время от времени нужно выпустить пар. Вот и всё, что я хотела сказать.

Холли не отвечает.

– Ты её не любишь, да? – спрашивает Корри.

Холли обдумывает, как лучше ответить. Наконец говорит:

– Я её уважаю.

Это правда. Но она всё равно считает, что Корри