Замерзшее мгновение - Камилла Седер

Они вздрогнули, когда раздался стук в дверь. Бекман заглянула в кабинет. Очевидно, она почувствовала царившее там настроение, потому что извинилась и собиралась уж закрыть дверь, но Эстергрен пригласила ее войти.

— Ничего, у меня есть время.

— В общем-то я хотела переговорить с Теллем.

Она шагнула внутрь.

— Позвонил техник по поводу джипа из Ульрицехамна. Износ шин соответствует следам с места убийства, а в машине обнаружено шесть разных отпечатков пальцев, все достаточно отчетливые. Кроме того, найдены следы крови.

Максимальным усилием воли Телль заставил себя мыслить рационально.

— Хорошо. Проверь по базе: может, эти отпечатки нам известны. Узнай в фирме по прокату, кто пользовался машиной, и действуй методом исключения — вызывай их и снимай отпечатки.

Бекман нетерпеливо кивнула, явно недовольная, что ее учат азам полицейской работы в присутствии Эстергрен. Но Теллю нужно было говорить о вещах, которые он по-прежнему мог контролировать.

— Попытайся идентифицировать отпечатки каждого человека или по крайней мере тех пятерых, которые, как мы надеемся, брали машину, — продолжал бубнить он. — Но не забудь, что один из отпечатков скорее всего принадлежит самой Берит Юханссон — она ведь наводила порядок в салоне. Проверь также ее мужа — или кто там второй Юханссон.

Бекман раздраженно фыркнула и исчезла, когда на поясе у Эстергрен зазвонил мобильный, и та жестом показала, что должна ответить на звонок. Телль кивнул и поднялся. В ногах чувствовалась такая тяжесть, что он с трудом переставлял их.

До двери было ровно четыре шага.

45

1995 год

Ему назначили помогать по хозяйству красивую девушку. По словам секретаря социальной службы, он имел право на помощь по хозяйству, пока мамаша находится в психушке, где она пребывала со времени необъяснимой смерти Мю. Хотя необъяснимой она была только для дебила. Врачу с заученным сочувствием в глазах нужно было бы дать «Оскар» за лучшее исполнение после спектакля, который он разыграл, когда выяснилось, что аппараты, поддерживающие в Мю жизнь, оказались отключены после обхода ночной сестры и до появления утренней смены.

В глубине этих глаз Себастиан рассмотрел, что доктор Снелль прекрасно знал о причине «этого случайного, крайне печального, необъяснимого и абсолютно неприемлемого перебоя в работе оборудования». Ему стало почти жаль врача, когда тот бормотал что-то о невозможности положиться на технику, а тело Мю само решило закончить свое искусственное существование. Как будто Мю в своем состоянии могла что-то решать. Это было глупо, особенно учитывая основной аргумент самого Снелля, призывавшего позволить Мю умереть: она больше никогда не будет думать, чувствовать или знать. Это называлось решением родственников, но было очевидно, что речь идет о враче. Сульвейг должна была позволить Мю закончить свою жизнь единственным достойным способом.

Одновременно с признательностью, которую Себастиан испытывал к доктору Снеллю, решившему обойтись без обвинений, он чувствовал обиду за мать, поскольку люди в белых халатах обращались с ней как со слабоумной. Словно она на самом деле считала, будто техника, поддерживающая жизнь в человеке, действительно могла пострадать из-за какого-то перебоя в электричестве!

Сульвейг явно знала, что это он, Себастиан, подтолкнул Мю к порогу в царство мертвых. У него пока не хватало смелости встретиться с ней взглядом.

Среди других людей — например, во время искусственно поддерживаемых семейных бесед в присутствии куратора — она предпочитала опускать веки, когда ее вынуждали повернуться к сыну. Она сознавала, какая ненависть горит в ней, под этой стеклянной, ничего не выражающей оболочкой. Незащищенная кожа его лица начинала гореть как от огня, стоило ему только взглянуть на нее уголком глаза. Они оба предпочли не оставаться наедине с тех пор, как Мю не стало.

А теперь он проживал день за днем. Девушка Амина с глазами как у косули приходила на два часа каждый день, чтобы помочь ему «структурировать повседневную жизнь», — она назвала это так, когда они сидели за столом на кухне и планировали свою «совместную работу». В действительности она стирала ему белье, убирала, делала покупки и готовила еду. Как будто он совершил огромный скачок из подросткового возраста в старость и внезапно обзавелся сиделкой или, скажем, экономкой.

Он замечал, что она, возможно, должна была найти к нему подход. Он уже достаточно часто сталкивался с этим раньше и мог распознать наводящие вопросы взрослого ответственного человека. Он был готов смириться с этим: оставался таким, каким предпочитал себя показать. Это относилось и к Амине, и к секретарю социальной службы. Как обычно, он играючи пробирался сквозь их вопросы и утверждения. Они могли прийти в его дом и исполнять свой долг, чтобы чувствовать себя спокойно, задавать вопросы и верить его словам, но к тому, что у него внутри, не имели никакого отношения. И не должны иметь. Он не такой, как Мю или Сульвейг, которые раз за разом выворачивали себя наизнанку, веря, что кто-то может им помочь.

Но она все равно красивая, Амина. И его оболочка, как обычно, производила благоприятное впечатление. Достаточно быть спокойным, собранным и иногда допускать какие-нибудь подростковые глупости со слезами на глазах. Это удовлетворяло их раздутое эго.

Амина пыталась казаться опытной, употребляла различные термины, говоря о мыслях и ощущениях подростков. Она сама совсем недавно была подростком, но при этом исходила из своего профессионального опыта, не слишком большого. Это не особенно его беспокоило. Но он не смог удержаться от невинного вопроса: долго ли она уже работает — просто чтобы увидеть, как краснеют ее уши, когда она призналась, что еще не закончила обучение.

Его грязное белье представляло для нее особенную сложность. Мысль об этом давала ему ощущение безопасности.

Чтобы успокоить ее раненую гордость, он доверился ей, сказав, что боится возвращения Сульвейг из больницы домой. Он не хотел оказаться один в этот момент. Амина обещала, что попросит врача Сульвейг отпустить ее домой на выходные и будет держать Себастиана за руку, когда маму выпишут из больницы. Он увидел, как она записывает в своем недавно заведенном журнале: «Наладила контакт». Если Себастиан чему-то и научился в этой жизни, так это тому, что люди в большинстве своем чертовски предсказуемы.

— Ты сильный, Себастиан, — сказала она смущенно, поскольку еще не привыкла говорить прописные истины о чужих людях. Со временем они закалялись, эти тетки из социальной службы. Вскоре и она без проблем начнет совать нос в чужие дела.

Та же Амина сообщила Себастиану, что его мать выходит