Повести и рассказы - Джо Хилл

черные кружевные трусики, скомканные в открытом бардачке. Вид их вызывал какое-то смутное ощущение униженности, она схватила их, чтобы снова надеть. Трусики зацепились за рукоятку ее рождественского револьвера, и она потянула его вслед за ними. «Смит-вессон» был упрятан в набедренную кобуру с ремешками и пряжками, так она хранила его, хотя ни разу никуда не надевала.

Увидеть его было все равно, что полной грудью вдохнуть. Бекки взяла оружие в руки, держала его и сидела очень спокойная.

Ребенком накануне Рождества Бекки иногда доставала любимый стеклянный шар с сыплющимся снегом, внутри которого виднелся прудик и катавшиеся среди блеска люди в одеждах XIX века, с треском поворачивала ключик сбоку и слушала музыку (ласковая рождественская песня) и рассказывала сама себе всякие истории о людях внутри стекла.

Вдруг она поняла, что сейчас делает то же самое, только с револьвером, а не со стеклянным шаром. Она смотрела вниз на гравированный серебристый ствол, и ей виделось, как входит она с ним в «Бриллианты посвящения». В ее воображении Родж был все еще в конторе, говорил по телефону с женой, не замечая, как она заходит в магазин. Она подплыла к параллельному телефону в уголке оформления покупок и сняла трубку.

«Миссис Льюис? — произнесла Бекки вежливым, общительным тоном. — Привет. Это Бекки. Просто хотела сказать вам: что бы Роджер ни наговорил вам про меня, все это неправда, он просто не хочет, чтоб вы знали, что я его любовница. Он говорил, мол, если я когда попробую рассказать вам правду о нас, он устроит так, будто я украла что-то из магазина, и меня арестуют. Только я знаю, что в тюрьме и дня не проживу, даже ночи одной, и мне тошно от одной мысли, что я впала с ним в грех супружеской неверности. Мне вины своей перед вами не загладить, но я могу просить вас о прощении. И я так виню себя, миссис Льюис. Вам ни за что не понять, как сильно виню». И после этого она стреляется, прямо в его магазине, прямо у телефона. Так ему и надо. Пусть остается один на один с трупом и кровью по всему ворсистому белому ковру.

Или, может, она войдет так гордо к нему в контору, приставит револьвер к виску и спустит курок у него на глазах. Хотелось услышать, как он закричит, прежде чем она сделает это. Она уже с полчаса сидела в машине, мысленно выкрикивая слово «нет». Теперь его очередь. Появилось чувство, будто за услышанный всего один его вскрик: «НЕТ!» — едва ли стоило вышибать себе мозги. Ей нужно было увидеть ужас у него на лице, нужно, чтоб он знал: не все в его власти.

Но, с другой стороны, если хотелось увидеть ужас на его лице, так, может, лучше уж на него револьвер наставить. В член ему нацелить. Поглядеть, станет ли он умолять, как она умоляла. Или заставить его эсэмэску с правдой жене послать. Заставить съесть бриллиантов на десять тысяч долларов. Заставить послать по электронной почте сообщение всем в «Бриллиантах посвящения» с извинениями перед всеми ними лично за то, что трахал двадцатилетнюю продавщицу, выставляя себя на позор перед Господом и своей женой. Варианты крутились в голове, словно блистающие снежинки в стеклянном шаре, как переливающийся ярким бриллиантом колумбийский кокаин.

Не заметив как, она вновь влезла в нижнее белье. Так она чувствовала себя чуть менее грязной. Солнце уже здорово поднялось над деревьями, в машине становилось все душнее, и вдруг ей понадобилось выйти на свежий воздух. Оружие она прихватила с собой.

От подернутой дымкой яркости позднего утра у нее голова заболела. Она вновь залезла в машину за дешевенькими розовыми очками от солнца. Стало лучше. Заодно и налитые кровью глаза прикроют. Уверенности, что дальше делать, у нее не было, но она понимала: делая это, выглядеть нужно хорошо. Еще раз залезла в машину за цветастой банданой, которой подвязывалась, убирая волосы от лица, на стрельбище. Наконец, задрала юбку и прицепила кобуру на бедро.

Было еще рано, и внутри торгцентра оживления не было. Разрозненные посетители бродили меж магазинов. Каблуки ее выстукивали по мрамору, как выстрелы. С каждым шагом крепло ощущение, что позади остаются все раздумья, все тревоги.

Второй раз за утро Бекки поднималась по лестнице в центральном зале. На полпути кобура стала соскальзывать с бедра. Она вряд ли замечала это, пока кобура резко не скользнула до колена. Бекки неловко подтянула ее на ходу, не сбавляя шага. Она не смотрела, куда шла, и плечом врезалась в парня, спускавшегося по лестнице мимо нее. То был тот самый высокий и худой, как жердь, чернокожий юнец, работавший в обувном «БИГ» и несший в руках пару стаканов с охлажденным кофе. Она на него не взглянула и не оглядывалась, пытаясь приладить кобуру на место. Чуяла, будто малый остановился и пялился на нее.

Не было у нее никакого волнения. Типа так же остекленела и такая же неживая, как и одна из катающихся на коньках в ее старом стеклянном шаре. Вот и удивилась, когда — уже на самом верху лестницы — колено подвернулось и она споткнулась. Она даже не замечала, что ноги у нее трясутся. Какой-то пижонского вида жирдяй с вьющимися волосами, явившись из ниоткуда, схватил ее за локоть и помог сохранить равновесие. В свободной руке жирдяй держал свой завтрак, обернутую бумагой лепешку, напичканную всяким разным. Из нее вылетел омлет и разлетелся по полу.

— Вы в порядке? — спросил он ее. Прыщавый луноликий малый в слишком тесной полосатой тенниске, липшей к его мужским грудям. От него пахло горячим мексиканским соусом и невинностью.

— Отлепись, — поморщилась Бекки и вырвала руку из пухлой ладони жирдяя. От его касания ужас пробирал.

Малый отпрянул, и она нетвердо зацокала дальше, но кобура эта гребаная опять сползла на колено. Она слабо закрепила пряжками ремешки. Бекки выругалась, рванула пряжки, сорвала кобуру и прижала всю эту похабень к животу. Если б кто увидел, то, может, решил бы, что это сумочка.

«Бриллианты посвящения» внутри являли собой лабиринт стеклянных витрин, пуленепробиваемых гробов для искусно выложенных браслетов и серег, крестов и медальонов. Родж стоял в дальнем углу за прилавком. Он завершал расчеты с миловидной темнокожей женщиной в голубином плаще или платье и таким шарфом на голове, какой носят арабки. Хиджаб — вот как он называется. Бекки втихомолку гордилась тем, что знает это. Не такая уж она невежда, как Родж считает.

Родж принимал у дамы-мусульманки заказ с показным