Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук

времени. И я аж зубы стиснул, чтобы на него на гавкнуть, потому что ну очень хотелось, но понятно же, что не надо. А Калинка – та не выдержала. «Да подожди ты, – говорит, – со своим Гарри Поттером!»

И Цухлова как будто кто заткнул и обездвижил, а я как раз дозвонился.

Ну и толку. Только гудки в трубке. Я слушал-слушал, дослушался до «абонент не отвечает», кнопку нажал. Гляжу на Калинку, а у нее, судя по бестолковому ее виду, то же самое.

И тут Цухлов-чудик рот все-таки раскрыл. Я, говорит, сказать хотел, что это без толку. Я маме уже тринадцать сообщений отправил, она часть не прочла, а часть вообще ей не дошли.

И Калинка такая:

– Но Дарья же маме звонила, и все было в порядке. Дарья, ты же нормально дозвонилась?

И Огурцова голову поднимает от своих бесконечных детишек и говорит: да вообще без проблем, сейчас подойдет.

И еще говорит: а я твою бабку, кстати, на первом этаже видела, она по ходу тоже тронулась. Бегает и твердит: заложный, заложный. Это, что ли, у тебя ласковое прозвище такое?

– Блин! – кричу я ей. – А раньше сказать не могла?

А я, говорит, не нанималась вообще-то за твоей бабкой следить.

Ну вот и как с ней после этого разговаривать? А я вот только что подумал, что она ничего.

Я прямо с места и рванул на лестницу, скатился на первый этаж. Весь его оббегал, обсмотрел – нет там никакой бабушки. Вообще никого нет, и в регистратуре окошко пустое. Что б тебя, думаю, прыщами засыпало, Огурцова, пошутила так пошутила, оборжаться и не жить.

Набрал еще раз бабушке – вообще телефон недоступен.

Маме позвонил – не отвечает.

Отцу набрал, так тот звонок сбросил. И пишет сразу: старик, извини, нет вообще времени, заказ срочный, надо до утра работу сдать.

Я ему тогда пишу: форс-мажор, не можем выйти из поликлиники, все двери закрыты, все врачи исчезли, ни родителей ничьих, никого, только дети бесхозные, что делать?

Не прочитано. Не читает. Работа у него. Важная. А я не важный, я так. Я подожду. Я – потом.

Ну, как всегда. Ты удивлен, Егор? Нет, ты не удивлен.

Не удивлен я был, конечно, но рассердился так знатно, что пошел двери таранить. Ну как пошел – побежал. Саданул в них всем собой, потом еще раз, аж плечо заболело. Не, ни фига, даже не дрогнули.

И тут мне сзади как гаркнут:

– Ах ты хулиган!

Я оборачиваюсь, а там бабка гардеробная, которой мы одежду сдавали. Только когда мы сдавали, она была такая улыбчивая, спасибо-пожалуйста, а тут стоит, подбоченилась, ноги расставила, смотрит прищурившись, как будто прицеливается. Как будто сейчас по мне прямо из глазниц начнет стрелять очередями.

– Хулиганье! – кричит. – Кому там неймется? Кто велел двери ломать? Распоясались совсем! Сейчас милицию вызову!

Я так испугался, что ей в ответ закричал.

– Вызывайте! – кричу. – Вызовите уже кто-нибудь полицию! Где все, где моя бабушка? Почему выйти нельзя? Двери откройте!

– Куда, – орет, – тебе двери открыть? Нельзя двери открыть, поликлиника закрыта! В восемь закрывается! А уже больше восьми давно! Вон какой здоровый, понимать должен! Закрыто, а он ломится!

– И что теперь делать? – это уже я ору.

– Ну не двери же ломать! – это она, бабка.

И тут как раз у меня телефон и звякнул. Достал, смотрю – сообщение от отца. У меня даже сердце внутри подпрыгнуло: прочитал, сейчас разберется, поможет, что-нибудь точно придумает, он же у меня креативный!

А он вот что написал: «Классный будет фанфик! Это по какому фэндому?»

Как плитой припечатал.

Это он, значит, решил, что я идею нового фанфика ему пересказываю.

Я тогда как заору:

– Да что вы, сговорились, что ли, все?!

Проорался, набрал ему еще раз – не ответил. Ну, я написал: «Пап, это не фанфик, реальность, мы не можем выбраться, тут какой-то кошмар, и бабушка исчезла».

Смотрел на экран, смотрел – не прочитано.

Оборачиваюсь – нет этой гардеробной бабки, как смыло ее.

Ну, думаю, в конце-то концов, не ждать же ей, пока я с телефоном наобщаюсь. Пойду, что ли, наверх.

И тут сверху как раз и заорали.

Руслан. Мама, окно и гадкая

Орала она как резаная. Я уж подумала – всё, хватил нашу Дарью Кондратий, не глумиться ей больше над всякими андроидами. Главное, сидела спокойно, по телефону разговаривала, ну я не вслушивалась, понятно. Потом закончила, телефон в карман убрала, посидела немного – и как давай орать в пространство! Вот так: ААААА!

Андроид, бедный, аж на месте подпрыгнул. Потом начал еще быстрее туда-сюда ходить. И дети маленькие все от Огурцовой разбежались, сгрудились в детском уголке, сидят, глазами хлопают.

Я посидела немного. А что делать? Это ж Огурцова. К ней подойдешь, потом так нахлебаешься, что сама пожалеешь. Потом все-таки встала, подошла. Ты чего, говорю, что случилось?

И тут Настырный еще подскочил, откуда только взялся. Дышит тяжело. Кто кричал, говорит, что у вас тут такое?

Смотрю – а Огурцова плачет. Молча. Лицо даже не изменилось, сидит как каменная, а слезы катятся.

Андроид туда-сюда бегает.

Дарья, говорю. Ну что? Что такое?

Она слезы руками прямо вытерла, без платка, всхлипнула два раза и говорит:

– Мне мать позвонила. Сказала, что она тут стоит, у поликлиники, у входа. Что двери в поликлинику заперты, что все окна в поликлинике темные, а значит, никого в ней нет, да и еще бы, поликлиника-то уже закрыта, время – девятый час. А она мелких собрала, поперлась сюда по морозу. А я, типа, ей наврала! И где же я шлындраю, и где меня теперь искать! И что я… Что я…

И опять плакать. Без слов, без всхлипов.

И я ее еще так по руке погладила осторожненько, а она все плачет, и тут Настырный:

– Так она здесь? – говорит. – Твоя мама? Еще не ушла же далеко? Давайте ее из окна позовем! Если она у входа, то это, значит, какое окно?

– Вот это, – говорит Андроид. И пальцем тычет в сторону детского уголка.

И мы все вчетвером ломанулись через детский уголок к окошку, я еще наступила на какую-то машинку, чуть не грохнулась. И прилипли все к стеклу, лбами, носами, я еще так руками, ладошками от света заслонилась, чтобы лучше