Повести и рассказы - Джо Хилл

— Твоя мама — просто чокнутая, — сказал я Арту. — Сумасшедшая, каких поискать, и ты не хуже меня об этом знаешь. Какое еще единение? Каждый человек живет для себя. Любой, кто считает, что все люди — духовные братья, закончит тем, что окажется под толстой задницей Кассиуса Деламитри, вдыхая вонь его яиц.

Миссис Рот желала сводить меня в синагогу. Дело было не в обращении — просто ей хотелось, чтобы я получил новый жизненный опыт, впитал новую культуру и все такое прочее. Слава богу, отец Арта ее осадил, сказав — ни в коем случае, не наше это дело, не сходи с ума, дорогая. Кстати, у миссис Рот на бампере машины красовалась наклейка со звездой Давида и надписью «Горжусь!».

— Итак, Арт, — как-то сказал я, — у меня к тебе еврейский вопрос: твои родители — фанатичные евреи, верно?

«Не сказал бы, что мы ФАНАТИЧНЫ. На самом деле — довольно умеренны. Конечно, мы ходим в синагогу, соблюдаем еврейские праздники и все такое».

— Говорят, евреям обязательно обрезают конец, — заметил я, положив руку на ширинку, — вроде как религия требует. А скажи-ка…

Арт уже что-то строчил в блокноте.

«Я проскочил. Родители дружили с одним прогрессивным раввином и, как только я появился на свет, обсудили с ним этот вопрос. Хотели выяснить официальную позицию».

— А он что?

«Сказал, что допускаются исключения для тех, кто во время обрезания может лопнуть. Родители сперва решили, что раввин шутит, а потом мама провела небольшое исследование и поняла, что я и так чист — если рассуждать понятиями Талмуда. Ведь крайняя плоть, как ни крути — это кожа. А если не кожа, значит, и обрезать не надо».

— Забавно, — удивился я. — Даже не думал, что твоя мама имеет представление, что такое член. А она, выходит, эксперт. Попал я пальцем в небо… Знаешь, если ей захочется продолжить исследования, у меня для нее есть любопытный экземпляр.

Арт написал в ответ, что придется маме запастись микроскопом, а я сказал — нет, ей придется отойти на несколько ярдов, если я расстегну штаны, ну и все в таком вот духе. В общем, сами понимаете, какой у нас был разговор. Подкалывал потом Арта насчет его мамы при каждом удобном случае — не мог удержаться. Стоило ей выйти из комнаты, как я шептал, что его старушка сохранила весьма симпатичную задницу. Как Арт смотрит на то, что я на ней женюсь, когда его папа сыграет в ящик? Надо отдать Арту должное — он по поводу моего папы не прошелся ни разу. Если приятелю уж очень хотелось меня уязвить, он подшучивал над тем, как я облизываю пальцы после еды или порой надеваю носки разного цвета. Понятно, почему Арт ни словом не обмолвился о моем отце, позволяя мне прикалываться по поводу его мамы. Если твой друг урод — то есть настоящий урод, калека, — вряд ли вы станете при нем хохмить насчет кривых зеркал. Мальчишеская дружба — такая штука, которая кое-что допускает: например, если отпустишь обидную шутку — ничего страшного не случится. В принципе, никто и не ждет, что ты будешь соблюдать этикет. Другое дело, что границы переходить нельзя. Никогда, ни при каких обстоятельствах ты не должен нанести другу рану, от которой у него на душе останется шрам.

Домашние задания мы в основном делали дома у Арта. Начинали вечером, удаляясь в его спальню. Рот-старший к тому времени уже выпроваживал своих учеников, и надоедливое «плинк-плинк» нас больше не отвлекало. Мне нравилось заниматься в комнате приятеля. Тишина, множество книг — стены спальни были увешаны книжными полками. Приятно было учить уроки вместе, хотя именно в это время, в тишине и покое, Арт и заводил разговоры о смерти. Меня эта тема угнетала.

Я всегда старался направить беседу в другое русло, однако Арт — скользкий как уж — выкручивался, находя повод для своих рассуждений в чем угодно.

— Знаешь, что число «ноль» открыли арабы? — говорил я. — Странно, что раньше об этом никто не задумывался.

«Ноль не очевиден — как может пустота играть какую-то роль? Ее нельзя измерить, нельзя увидеть, а все же она существует и имеет значение. То же самое и с душой, если вдуматься».

Другой раз мы отвечали на вопросы научной викторины.

— Энергию нельзя уничтожить. Она может лишь перейти в иную форму. Верно или нет?

«Надеюсь, что верно — это ведь отличный аргумент в пользу загробной жизни, пусть даже ты и превращаешься после смерти в нечто совсем иное».

О смерти Арт рассказывал много, размышляя о том, что ждет человека в потустороннем мире. Больше всего мне запомнились его слова о Марсе. Мы как раз делали совместную презентацию, и тему Марса предложил Арт, задавшись вопросом: доберется ли человек до Красной планеты, попытается ли ее освоить? Приятель выступал за колонизацию Марса, фантазируя о городах под пластиковыми куполами и о добыче воды из скважин во льду. Ему хотелось на Марс.

— Рассуждать-то об этом занятно, — возразил я. — Только на самом деле там ведь полный отстой. Пыль, холодина, сплошная краснота — так и ослепнуть недолго. Посмотришь на эту жуть — никакой колонизации не захочется.

Арт долго не сводил с меня глаз, потом, склонившись над блокнотом, нацарапал несколько слов голубым, как яичко малиновки, мелком.

«А мне деваться некуда. Иногда у тебя нет выбора».

И продолжил:

«Космонавтом становишься независимо от своего желания. Оставляешь позади прежнюю жизнь, направляясь к мирам, о которых понятия не имеешь. Таковы условия сделки».

* * *

Весной Арт придумал новую игру и назвал ее «Спутник-шпион». В городе был один магазинчик — «Все для вечеринок», где за четвертак продавали большой набор шаров, накачанных гелием. Я приобретал шарики, потом мы встречались с Артом. Тот брал с собой цифровую камеру.

Забрав у меня шары, он тут же отрывался от земли. Чем выше Арт поднимался, тем дальше относил его ветер. Наконец он решал, что набрал достаточную высоту и, отпустив парочку шариков, зависал в воздухе, щелкая камерой. Наступала пора снижаться, и Арт избавлялся еще от нескольких шаров. Я встречал его у места посадки, и мы бежали домой — рассматривать фотографии на его ноутбуке. В кадр попадало много всякой всячины: люди, плавающие в бассейнах, хозяева, перестилающие черепицу на крыше, я, бегущий по пустой улице, задрав голову вверх… С такой высоты лицо мое казалось просто крошечной коричневой точкой. Внизу каждого снимка красовались болтающиеся кроссовки Арта.

Некоторые фотографии приятель делал,