Кого не взяли на небо - Клим Мглин

помог ей облачиться в чёрный балахон, испещрённый белыми буквами и черепами. На спине и груди красовалось изображение восьмиконечного православного креста. На первый взгляд весьма просторная мантия выгодно подчёркивала её высокий рост и стройную осанку.

— Ты, типа, умерла для этого мира, девчонка,— посочувствовал ей Эйстейн.

— В смысле? — подняла бровки Махири.

— Одеяние схимника, — согласился с черепом дракон, прячущийся в миниатюрной брюнетке, — Предназначено для неживых монахов. Обеты схимы невыносимы: ты всё ещё здесь, на земле, иногда спишь, иногда ешь, бывает облегчаешься, но душа твоя уже воспарила — тебе нет дела до суеты мирской. Однако я видал подвижников, по сравнению с которыми схимники — просто распущенные сластолюбцы. Был знаком лично с одним тибетским йогом. Бедняга питался лишь крапивой, что росла возле пещеры где он медитировал. За долгие десятилетия такой диеты его кожа позеленела, а волосы отросли до земли: редкие путники, забредающие в те места принимали его за кикимору. Потом он достиг реализации и вообще перестал кушать — лишь летал над заснеженными пиками Гималаев. Потом и летать перестал — просто исчез, растворился в пространстве. Сам видел — рядом летел.

— Как же эти праведные монахи уживались с чудовищами, что обитают под горой и почему те не сожрали их? — поинтересовалась Аглая

— Некоторых сожрали, — вздохнул Йонас, — Но не в буквальном смысле. Этот монастырь пустовал задолго до Апокалипсиса.

— Монахи отправились на небо?

— Нет,— расхохотался Йонас, — Те, кто был крепок в своей вере и следовал строгим обетам, достигли реализации — состояния тех, кто спит в некрополе.

— Интересно,— легкомысленно покивала головой махири.

Девушка, облачённая в чёрный балахон, ещё разок крутанулась перед начищенным до блеска медным подносом, заменяющим зеркало, подхватила подмышку Евронимуса и, откинув с красивого лица пряди каштановых волос, решительно и молча двинулась к двери.

Точёные плечи кельтской ведьмы покрыла ткань, отороченная вороновым пером; заботливый эфиоп расправил складки материи на спине любимой:

— Дроттенгогенфольцет! — громыхнул Йонас.

— Ммм, — отозвалась ведьма.

— Будь добр, лягушонок, покинь на время мою женщину: дай мне провести с ней эти печальные минуты прощания.

— Не вопрос, — ответила черноволосая женщина, — Я уже уходил.

Бадб жутко содрогнулась и, подхваченная чёрными мускулистыми руками, припала к широкой груди.

— Помойся перед нашей следующей встречей, саженька, у тебя пятьдесят лет впереди.

— Не вопрос, — ответил Йонас и, обняв подругу, направился следом за махири.

* * *

Небо на востоке уже алело, но чёрно-синий купол неба всё ещё покрывала серебряная россыпь ярких звёзд.

— Интересно, — пробормотала Бездна, задрав кверху голову, — Где-нибудь, в одной из этих галактик, творится сейчас что-нибудь подобное?

— Там ничего нет, — отрубил Эйстейн, — Ровным счётом ничего. То, что мы видим: иллюзия, красивая картинка. Красавцы ксеноморфы обитали не в далёкой галактике, а водились исключительно в голове у старины Гигера. Скажи, нигга.

— Верно, — Йонас потянулся пальцами к светлеющему небу, разминая затёкшие мышцы, — Ищи господа в сердце своём, а не в облачных чертогах.

— А те, против кого мы собираем армию, — взгляд чёрных глаз махири блуждал по звёздным россыпям, — Те, кто устроил апокалипсис — Бог-творец и его ангелы— те разве не на небе?

— Никакой он не творец, — нахмурился Йонас, — Ангелы приходят сверху, но их дом далёк от сияния реальности.

— Разве ты не должен быть рядом со своим Богом? — поинтересовался Эйнстейн, — Ты же Иисус, а он вроде как твой отец?

Чернокожий гигант сплюнул себе по ноги и растёр плевок носком ветхого сандалия:

— Не отец он мне; я уже говорил: моя мама — Арина, а отец — Мафусаил. И мой бог совсем по-другому выглядит, — чёрная, блестящая от пота рука обвила тонкую талию Бадб.

— В мире, явленном и сокрытом, существует великое множество существ, называемых богами и тех, кто им подобен, — мурлыкнула Бадб, прильнув к негру всем телом, — Бесполезно искать сверхъестественное возле далёких звёзд. Лезь на башню, уголёк, и тресни пару раз в колокол: мы начинаем.

— Я мигом, махири: уверен у нас получится отличный... — Йонас замолк, вопросительно глядя на Эйнстейна.

— Сплит,— подсказал Евронимус.

— Прощай, чёрненький, —объятия Бадб стали ещё крепче: уткнувшись носом в коричневую рясу ведьма тихонько всхлипнула.

— Ну-ну, старушка, смерти нет — есть только восхождение: оно у каждого своё, — нежно отстранив миниатюрную ведьму, чёрный Иисус направился ко входу в храм.

— Восхождение случается только с такими, как ты, — шепнула ему вслед Бадб, — Обычно смерть сопровождается низвержением.

* * *

Пробудившийся колокол подал голос, породив тревожную вибрацию воздуха, что усиливалась с каждым последующим ударом — величественным, похоронным. Пространство вокруг гудело монотонными нотами отчаяния: им вторила сама земля. Недра горы на которой стоял монастырь, содрогнулись, будто бы там, в глубине, просыпался спящий вулкан.

— Ты справишься, махири.

Бадб раскинула в стороны руки, чёрная ткань сползла вниз, обнажив бледную, испещрённую татуировками и шрамами, кожу. Длинные пальцы дрогнули, обратившись перьями на кончиках огромных крыльев.

— Ты не должна колебаться — тебе не простят ошибку. Делай то, что нужно. А что именно нужно — тебе подскажет твой безграничный ум.

Гигантский ворон взмахнул крыльями; с протяжным клёкотом птица облетела колокольню и исчезла в разгорающихся небесах.

— Эта коварная сука нас бросила, — от ужаса и восторга челюсти Евронимуса выдавали воистину зубодробительные бласт-битные очереди, — Давай девочка, покажи всем на что ты способна.

Бездна поднесла к губам морскую раковину, но дуть не торопилась:

— Я вовсе не чувствую себя великим некромантом и уж тем более никаким таким махири, — рука девушки, держащая раковину, дрожала.

— Отринь сомнения, как сказала тебе старуха, — воззвал Эйстейн, — Это чувство мне знакомо и вполне преодолимо. Думаешь, выходя на сцену перед сотнями своих поклонников я чувствовал себя великим музыкантом? У меня тряслись коленки и руки, я ощущал себя посредственным гитаристом — недомерком с большой азиатской харей. Но после первых же риффов это чувство неполноценности пропадало бесследно. А наш первый вокалист — Дэд — нюхал мёртвых ворон для того чтобы войти в образ и побороть этот самый мандраж. Ты тоже чем-то закинулась: я видел дымок, что вылез из этой ракушки и отправился прямиком в твою глотку: ты явно под допингом. Так что давай, девочка, не дрейфь: пусть эта вагина