DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

тогда оно целое богатство было, до леволюции-то! Старшаки отобрали, ясно дело, но долю кровную отсыпали. Так и кличут с тех пор. Хотели еще Катеринкой прозвать, но я за такое перышком щекотну в момент, не сумлевайся!

Мишка не стал ни «сумлеваться», ни хмыкать, уважил нового соседа. Хоть и видел, что резать живых людей тот вряд ли приучен и явно здесь от кого-то прячется. О себе в ответ Мишка поведал немного, да и чего там рассказывать? Жили, как все на деревне: пахота, зипуны с лаптями, колядки на Святки, блины на Масленицу. Не богатеи, но и не голодранцы. Бабушка Акулина вовсе грамотной была – ходила когда-то в домашних прислугах еще у барина, читала барчатам про Бову Королевича и богатыря Еруслана. Она и Мишку приохотила разбирать корявые буковки, превращая их в сочные картинки. Даже сам сочинять пытался втайне от всех: деревенские засмеяли бы, а бабуля преставилась год назад, под конец Германской войны. Старший Мишкин брат с той бойни не вернулся, других не успели забрить по возрасту, потом и вовсе не стало вдруг ни царя, ни власти. Деревни и села ходили теперь по рукам у страшных людей – пеших и конных, в погонах и без погон, с красными лентами на папахах, бляхами на фуражках или вообще без знаков различия. Все были злые, все с оружием, и от всех, по вековой крестьянской мудрости, стоило держаться подальше. Мишкин отец так и делал. До той самой ночи, когда незваным гостям приглянулась его добротная изба…

– Я и сам сирота, – сказал вчера Мишка, а новый сосед допытываться не стал. На улице любопытных не любят. Про неведомый «дом барона Бирге» Стоха тоже сам расскажет – а забудет, так и невелика беда. Вот пожрать бы чего!

Стоха и впрямь завел разговор без напоминаний, хоть и не сразу. Утром долго пытались согреться, потом по хрустящим весенним лужам потопали до рынка, где в ходу было все, кроме денег. Картошка и сало там менялись на сахарин, рыба – на хлеб, посуда и серебро – на самогонку, а то и на патроны. Повсюду шныряли вороватого вида личности, где-то заливалась гармошка, на углу приглядывали за порядком солдат и матрос: оба в форме без погон, но с кумачовыми повязками на рукавах. Винтовки красногвардейцев топорщились в небо штыками, один раскуривал самокрутку, другой лузгал семечки. Стоха из темного проулка выходить не спешил, оглядел для начала весь рынок:

– Вроде чисто. Ты, ведмедище, сможешь народец отвлечь да развеселить? Чтобы пялились только на тебя?

– Скомороха во мне увидал? Ну, давай попробую!

С песнями у Мишки никогда не ладилось, зато уж плясать научили. Пошел выкидывать коленца без всякой музыки, с прихлопом-притопом, почтенная публика веселиться не торопилась, но глядела. Стоха на время исчез в толпе, появился снова, дернул Мишку за рукав. Долго бежали переулками, наконец затаились в каком-то старом убогом домике. Под лестницей, среди хлама и мерзких запахов.

– Это ничё, что воняет, зато тепло! – подбодрил товарища Стоха и принялся вытаскивать из карманов покраденную снедь: сухари, осколок сахара, пару сушеных рыбешек и даже изрядный кусок пирога с требухой. – Думал, зря бахвалюсь?! Это тебе не в деревне хвоста поросям крутить, тут умение надобно и фарт! Потому я и дядьку того нашел, а он мне все поведал как есть.

– Какого дядьку-то, балаболка? Толком уже говори.

– Израненного, вот какого! – Стоха вдруг зябко вздрогнул плечами. – Три дня уж тому. Мы с Кутенком на Гороховой промышляли, где бы тиснуть чего, а ночка туманная да мутная. Слышим, стонет кто-то. В кусты посунулись, а дядька там и лежит. Весь в кровище, голышом, но сам из благородных. Вещал уж больно красиво, пока не помер.

– И что же вещал?

– Вот в том и соль! Он ведь клад отыскал, только взять не смог. Есть в этом городе дом какого-то Бирге, а в подвале тайник. Кто хитрую дверцу откроет, тот и заберет! Кутенок подальше держался, не все расслышал, а мне оно в самое ухо было сказано!

– Опять балаболишь. Что за Кутенок такой?

– Да из наших, из уличных. Мы с ним на пару от Калгана сорвались, когда узнали… Ну, говорил я тебе про Калгана. Тому, зверюге, что свой, что чужой. Вспотрошит не глядя.

– Ты не пугай, ты дело говори. С чего решил, что речь про клад?

– Дык он сам и сказал! Дядька этот. Есть, мол, дом да подвал, а в подвале сокровище, на котором держится этот болотный город! Ты не гляди, ведмедище, что я мелкий, у меня же башка похлеще академии! Сам бы все отыскал, да силенок мало, упереть не смогу. И своим рассказывать боязно. Уголовные вмиг прознают да сами все и заберут!

– А я не заберу?

– Ты – нет! Сразу видно, что сильный да честный, такие всегда слово держат! Мы с тобой еще на крови поклянемся, Миша-ведмедь. Согласен?

– Вот ты придумаешь! – поморщился Мишка. Ноги снова замерзли, надо бы дурью не маяться, справлять себе обувку получше, но ладно уж. В животе наконец поселилась сытость. Не грех уважить добытчика! – Что там за клятва такая?

– Наша, босяцкая. – В руках у Стохи появился давешний ножик: короткий, истонченный до шила, но острый даже с виду. – Не ссы, ведмедь, я чутка резану, чтоб юшка показалась!

– Кто ссыт-то? Щас по носу как дам!

– Ладно ты, не рычи. Руку протягивай, повторяй за мною: клянусь землею, да хлебом, да кровью, да матерью своею, что кровного брата не обману, на деле не брошу и всю добычу с ним разделю по чести, напополам.

– …напополам, – повторил Мишка, и тут же ладонь обожгло болью.

– Я себе еще глубже порезал! – успокоил Стоха и сцепился тонкими пальцами с Мишкиной лапищей, рана к ране. – Кровные братья, не фунт изюму! Отродясь у меня близких не было, только ты теперь!

– Ну, не жалоби, – ответил Мишка грубовато, однако в груди защемило. Порез на грязной ладони казался открытым голодным ртом, кровь еще капала на пол, но не густо. – Помыть бы надо да перевязать. Ты хоть знаешь, где этот… Бирге живет?

– Откуда мне?! – Стоха лизнул свою ранку, скривился. – Есть один дядька, тоже уличный, его и спросим. Только сперва на рисковое дело надо сходить. Вещь одну взять, на Лиговке. Там братва-то суровая, вся надежда на твои кулачищи!

Когда-то здесь были деревянные дома. До большого пожара, превратившего улицу в погорельскую слободу: черные стены, окна без стекол, малолюдье и тишина. В деревне такие пепелища долго не стоят. Всякий хозяин,