Ворон: Полное собрание сочинений - Эдгар Аллан По

И, суета сует, реальность

(Свет, в коем больше темноты), —

Все исчезало в легком дыме,

Чтоб стать, мечтой озарено,

Лишь лик ее, — и имя! — имя! —

Две разных вещи, — но одно!

Я был честолюбив.

Ты знал ли, Старик, такую страсть?

О, нет! Мужик, потом не воздвигал ли

Я трон в полмира? Мне весь свет

Дивился, — я роптал в ответ!

Но, как туманы пред рассветом,

Так таяли мои мечты

В лучах чудесной красоты, —

Пусть длиться было ей (что в этом!)

Миг — час — иль день! Сильней, чем страсть,

Гнела ее двойная власть.

Раз мы взошли с ней до вершины

Горы, чьи кручи и стремнины

Вставали из волнистой тьмы,

Как башни; созерцали мы

В провалах низкие холмы

И, словно сеть, ручьи долины.

Я ей о гордости и власти

Там говорил, — но так, чтоб все

Одним лишь из моих пристрастий

Казалось. — И в глазах ее

Читал я, может быть невольный,

Ответ — живой, хоть безглагольный!

Румянец на ее щеках

Сказал: она достойна трона!

И я решил, что ей корона

Цветы заменит на висках.

То было — мысли обольщенье!

В те годы, — вспомни, мой отец, —

Лишь в молодом воображеньи

Носил я призрачный венец.

Но там, где люди в толпы сжаты,

Лев честолюбия -- в цепях,

Над ним с бичом закон-вожатый;

Иное —  между гор, в степях.

Где дикость, мрачность и громадность

В нем только разжигают жадность.

Взгляни на Самарканд. Ведь он —

Царь всей земли. Он вознесен

Над городами; как солому,

Рукой он держит судьбы их;

Что было славой дней былых,

Он разметал подобно грому.

Ему подножьем — сотни стран,

Ступени к трону мировому;

И кто на троне? — Тамерлан!

Все царства, трепетны и немы,

Ждут, что их сломит великан —

Разбойник в блеске диадемы!

Ты, о Любовь, ты, чей бальзам

Таит целенье неземное,

Спадающая в душу нам,

Как дождь на луг, иссохший в зное!

Ты, мимо пронося свой дар,

Спаляющая как пожар!

Ты, полнящая все святыни

Напевами столь странных лир

И дикой прелестью! — отныне

Прощай: я покорил весь мир.

Когда надежд орел парящий

Постиг, что выше нет вершин,

Он лёт сдержал и взор горящий

Вперил в свое гнездо у льдин.

Был свет вечерний. В час заката

Печаль находит на сердца:

Мы жаждем пышностью богатой

Дня насладиться до конца.

Душе ужасен мрак тумана,

Порой столь сладостный; она

Внимает песню тьмы (и странно

Та песнь звучит, кому слышна!).

В кошмаре, так на жизнь похожем,

Бежать хотим мы и не можем.

Пусть эта белая луна

На все кругом льет обольщенье;

Ее улыбка — холодна,

(Все замерло, все без движенья);

И, в этот час тоски, она —

Посмертное изображенье!

Что наша юность? — Солнце лета.

Как горестен ее закат!

Уж нет вопросов без ответа,

Уж не прийти мечтам назад;

Жизнь вянет, как цветок, — бескровней,

Бескрасочней от зноя... Что в ней!

Я в дом родной вернулся, — но

Чужим, пустым он стал давно.

Вошел я тихо в сени дома,

Дверь мшистую толкнув, поник

У входа, — и во тьме возник

Там голос, прежде столь знакомый!

О, я клянусь тебе, старик!

В аду, в огне и вечной ночи,

Нет, нет отчаянья жесточе!

Я вижу в грезах осиянных, —

Нет! знаю, ибо смерть за мной

Идя из области избранных,

Где быть не может снов обманных,

Раскрыла двери в мир иной,

И истины лучи (незримой

Тебе) мне ярки нестерпимо, —

Я знаю, что Иблис в тени

Поставил людям западни.

Иначе как же, в рощах нежных

Любви, той, чей так светел взгляд,

Той, что на перья крыльев снежных

Льет каждодневно аромат

Людских молитв, дар душ мятежных, —

В тех рощах, где лучи снуют

Сквозь ветви блеском столь богатым,

Что даже мошки, даже атом

От глаз Любви не ускользнут, —

Как мог, скажи мне, там разлиться

Яд честолюбия в крови,

Столь дерзко, чтоб с насмешкой впиться

В святые волосы Любви!

 ЭВРИКА

Поэма в прозе

(Опыт о Вещественной и Духовной Вселенной)

Тем немногим, кто любит меня и кого я люблю, — тем, кто чувствует скорее, чем тем, кто думает, — сновидцам и тем, кто верит в сны как в единую действительность, — я отдаю эту Книгу Истин не как Истину Глаголящую, а во имя Красоты, что пребывает в ее Истине — делающей ее истиной. Им я предлагаю творение это как Создание Искусства только, скажем, как Повесть или, если мое притязание не слишком высоко, как Поэму.

Что я здесь возвещаю, есть истинно — потому оно не может умереть, — или если какими-либо средствами будет затоптано ныне так, что умрет, оно снова восстанет для Жизни Бесконечной.

И все же как Поэму лишь хочу я, чтоб судили произведение это, когда я умру.

Со смирением поистине искренним — даже с чувством благоговейной боязни — начертываю я вступительные слова этого произведения: ибо из всех вообразимых предметов я приближаю читателя к самому торжественному — самому объемлющему — самому трудному — самому величественному.

Какие выражения найду я достаточно простые в их возвышенности ~ достаточно возвышенные в их простоте, — чтобы лишь указать мой замысел? Я вознамерился говорить о Физической, Метафизической и Математической — о Вещественной и Духовной Вселенной: о ее Сущности, ее Происхождении, ее Сотворении, ее Настоящем Состоянии и Участи ее. Я буду при этом настолько отважен, что призову на суд заключения, и таким образом действительно подвергну сомнению прозорливость людей величайших и наиболее справедливо почитаемых.

В самом начале да будет мне позволено возвестить — не теорему, которую я надеюсь доказать, ибо, что бы ни утверждали математики, нет, в этом мире по крайней мере, такой вещи, как доказательство; но руководящую мысль, которую на протяжении этой книги я буду беспрерывно пытаться внушить.

Мое общее предложение таково: в Начальном Единстве Первого Существа заключается Вторичная Причина Всего и Всех, с Зародышем их Неизбежного Уничтожения.

Для разъяснения этой мысли я предлагаю сделать такой огляд Вселенной, чтобы ум был способен действительно принять и воспринять впечатление личной ее цельности.

Тот, кто с вершины Этны досужно устремит свои глаза кругом, — впечатлится главным образом размахом и разностью раскрывшейся картины. Лишь быстро крутясь на своих пятках,