Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

Это вечное ожидание — оно невыносимо! Ласковый весенний ветер, залетавший в открытое окно спальни, заражал меня мучительной истомой.

Как была мелодична ленивая музыка капели, падавшей с крыши! Как сверкали тонкие водяные струи в солнечных лучах!.

Меня влекло в неведомые дали. Не зная, куда деться, я метался по своей каморке из угла в угол. Бросался в кресло. Снова вставал.

Это хмельные семена смутной влюбленности неудержимо проросли в моей душе.

Я промучился всю ночь напролет. Один раз появилась Ангелина, она прижималась ко мне, потом я, кажется, вел совсем невинный разговор с Мириам, и едва рассеялся ее образ, снова пришла Ангелина и поцеловала меня; я вдыхал аромат ее волос, а ее мягкий соболий воротник щекотал мне шею, шуба сползла с ее обнаженных плеч — и Ангелина превращалась в Розину, танцевавшую в одном фраке на голом теле с пьяными полузакрытыми глазами… И все это в полусне, бывшем, однако, точно так же полуявью, сладкой, изнуряющей сумеречной полуявью.

Под утро у моего изголовья стоял мой двойник, призрачный «Гавла де-Гармей», «дух костей», о котором говорил Гиллель, и я видел по его глазам: он в моей власти и должен ответить на любой мой вопрос, который я ему задам о вещах дольнего и горнего мира, а он только этого и ждал, но я не способен был утолить жажду таинственного из-за знойного тока своей крови, которая была не в силах насытить высохшую почву моего рассудка. Я удалил призрак, он превратился в зеркальное отражение Ангелины, и все это вместе сгорбилось и стало буквой «Алеф», выросшей снова и превратившейся в обнаженную исполинскую женщину, увиденную мной однажды в книге Иббур, биение ее пульса было подобно землетрясению, и она склонилась надо мной, и я вдыхал пьянящий аромат ее жаркой плоти.

Неужели Хароузек все еще не пришел? На церковной колокольне загудели колокола.

Я решил подождать четверть часа, а потом уйти куда глаза глядят! Бродить по оживленным улицам среди празднично одетых людей, в богатой части города смешаться с веселой толпой, любоваться красивыми женщинами, их очаровательными лицами и стройными ногами.

Может быть, при этом встречусь с Хароузеком, оправдывался я перед собой.

Я взял с книжной полки старинную колоду карт для тарока, чтобы скоротать время.

Может быть, картинки на картах подтолкнут меня на создание эскиза для камеи?

Я стал искать пагат.

Но пагата не было. Куда он мог подеваться?

Еще раз пересмотрел все карты и стал размышлять о скрытом смысле изображений. Особенно был интересен «повешенный» — что бы он мог обозначать?

Человек висел на веревке между небом и землей вниз головой, руки связаны за спиной, правая голень крест-накрест с левой ногой, так что это выглядело как крест на перевернутом треугольнике.

Загадочное сравнение.

Вот! Наконец-то! Пришел Хароузек.

Или мне показалось?

Приятная неожиданность — пришла Мириам.

— Знаете, Мириам, я только что решил спуститься к вам и предложить прокатиться со мной по городу. — Было не совсем так, конечно, но я не задумывался над этим. — Ведь правда, вы не откажете мне?! У меня на сердце весна, и вы, именно вы, Мириам, должны сделать меня бесконечно счастливым.

— Прокатиться? — Она настолько удивилась, что я громко рассмеялся.

— Разве мое предложение так уж нелепо?

— Нет-нет, но… — она подыскивала слово, — невероятно странно. Прокатиться по городу!

— Вовсе не странно, если вы представите, что сотни тысяч людей, в сущности, только этим всю жизнь и занимаются.

— Конечно, но то другие люди! — согласилась она, все еще ошеломленная моим предложением.

Я взял ее за руки.

— Если другие люди вправе испытывать радость, мне бы хотелось, Мириам, чтобы вы насладились бы ею еще больше.

Внезапно ее лицо покрыла смертельная бледность, и по ее неподвижно застывшему взгляду я понял, о чем она думает. Это задело меня.

— Вам не стоит все время носиться с этим, Мириам, — продолжал я, — носиться с чудом. Вы обещаете мне это хотя бы из… дружеских побуждений?

Она уловила в моих словах испуг, и взгляд ее был полон изумления.

— Если бы оно вас так не утомляло, я радовался бы вместе с вами, но как? Знаете, я очень беспокоюсь за вас, Мириам, за… за… как бы это только выразить — за ваше душевное здоровье! Не поймите меня буквально, но… Мне хотелось бы, чтобы чудо никогда не совершилось.

Я ожидал, что она станет возражать, но она лишь кивнула головой, уйдя в себя.

— Это изматывает вас. Разве я не прав, Мириам?

— Порою мне тоже хочется, чтобы оно не произошло, — набравшись духу, ответила она.

Для меня сверкнул луч надежды.

— Если приходится думать, — она говорила медленно, погруженная в мечты, — что наступят времена, когда мне придется жить без такого чуда…

— Но вы за ночь можете стать богатой, и тогда вам больше ничего не будет нужно, — опрометчиво продолжал я, но тут же осекся, заметив, как она ужаснулась моим словам. — Я имею в виду, что вы могли бы сразу избавиться от своих забот, не насилуя своей воли, и чудо, которое вы тогда бы испытали, стало бы духовным деянием, внутренним переживанием.

Она покачала головой и сухо ответила:

— Внутреннее переживание — не чудо. Довольно странно, что оно дано людям, вообще не знающим, что такое чудо. С детства я переживала днем и ночью, — она резко наклонилась ко мне, и я догадался, что она скрывает что-то еще другое, о чем никогда не рассказывала мне, может быть, какое-то кружево невидимых событий, похожее на мое, — но это не имеет отношения к чуду. Даже если кто-то ставит на ноги и исцеляет больного прикосновением рук, я не могу назвать это чудом. Только когда мертвая материя — земля — оживится духом и нарушит закон природы, происходит чудо, к чему я и стремлюсь, едва стала сознавать себя. Отец мне как-то сказал: есть две стороны в Каббале — магическая и абстрактная, которые никогда не пересекаются. Может быть, магическая сторона способна притягивать абстрактную, но никогда наоборот. Магическая сторона — дар, абстрактную же можно постичь хотя бы с помощью наставника. — Она снова пояснила свою главную мысль: — Дар — это то, к чему я стремлюсь; мне все равно и не имеет цены, как персть, то, чего я могу достичь сама. И когда я вынуждена думать, что наступят времена, как я сказала раньше, что мне снова придется жить без чуда, —