Полное собрание историй о привидениях - Монтегю Родс Джеймс

Осознание заняло миг-другой. Бледная тусклая кожа, а под ней ничего, кроме костей и поражающих своей мощью жил; жесткий черный волос, какого не бывает на человеческих руках; на пальцах – острые загнутые когти, грубые и корявые.

Охваченный смертельным, неисповедимым ужасом, Деннистон вскочил на ноги. Фантом, опиравшийся левой рукой о стол, стоял позади, его согнутая правая рука нависала над головой ученого. Он был закутан в какое-то изодранное одеяние; грубый волосяной покров живо напоминал изображение на картине. Нижняя челюсть укороченная, я бы сказал, ужатая, как у зверя; за черными губами видны зубы; носа нет; глаза огненно-желтые, зрачок на их фоне совсем смоляной; сверкавшая в них кровожадная ярость пугала в этом видении больше всего. Притом в них проглядывал и некоторый ум – выше звериного, но ниже человеческого.

Жуткое зрелище вытеснило из чувств Деннистона все, кроме необузданного страха, из разума – все, кроме безграничного отвращения. Что он сделал? И что он мог сделать? Он до сих пор не помнит, какие произнес слова, знает только, что заговорил, что наугад схватил со стола серебряное распятие, что, заметив, как демон к нему тянется, взвыл, точно раненое животное.

Двое коротконогих слуг-крепышей, Пьер и Бертран, в тот же миг ворвавшиеся в комнату, ничего не видели, но ощутили, как кто-то растолкал их в разные стороны, устремившись к порогу. Деннистона они нашли в глубоком обмороке. Они просидели с ним всю ночь, а к девяти утра в Сен-Бертран прибыли двое друзей Деннистона. К тому времени он почти пришел в себя, хотя все еще немного дергался, и поведал историю, которой они поверили лишь после того, как рассмотрели изображение и поговорили с причетником.

Тот под каким-то предлогом явился в гостиницу едва ли не на рассвете и с глубоким интересом выслушал рассказ хозяйки. Услышанное, похоже, его не удивило.

– Это он… он самый. Я и сам его видел, – только и произнес старик и на все вопросы отвечал единственной фразой: – Deux fois je l’ai vu; mille fois je l’ai senti[5]. – О происхождении книги, как и о подробностях своих приключений, он поведать не захотел. – Скоро я засну, и сон мой будет сладок. Зачем вы меня тревожите? – повторял он[6].

Что пережил он и что пережил каноник Альберик де Молеон, навсегда останется для нас тайной. Но некоторый свет на эту историю прольют, надо полагать, несколько строчек, начертанных на обороте рисунка:

Contradictio Salomonis cum demonio nocturno Albericus de Mauleone delineavit.V. Deus in adiutorium. Ps. Qui habitat.Sancte Bertrande, demoniorum effugator, intercede pro me miserrimo. Primum uidi nocte 12mi Dec. 1694: uidebo moxultimum. Peccaui et passus sum, plura adhucpassurus. Dec. 29, 1701[7].

Мне до сих пор неизвестна точка зрения самого Деннистона на изложенные события. Однажды он процитировал мне текст из Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Есть ветры, которые созданы для отмщения и в ярости своей усиливают удары свои». В другой раз он сказал: «Исайя был очень мудр; не ему ли принадлежат слова о чудищах ночных, живущих на руинах Вавилона? В наши дни мы склонны об этом забывать».

Он поведал мне еще кое-что, и я всем сердцем к нему присоединился. В прошлом году мы ездили в Комменж, чтобы осмотреть могилу каноника Альберика. Внушительное мраморное сооружение включает скульптурный образ каноника в большом парике и сутане; велеречивая подпись отдает дань его учености. Деннистон, как я заметил, поговорил о чем-то с приходским священником Сен-Бертрана. На обратном пути он мне сказал:

– Надеюсь, я не совершил ничего недозволенного. Ты ведь знаешь, я пресвитерианин… но я… они теперь будут служить мессы и читать поминальные молитвы по усопшему Альберику де Молеону. – И он добавил, подпустив в голос североанглийскую ноту: – Понятия не имел, что они так заламывают цену.

Ныне альбом находится в Кембридже, в коллекции Вентворта. Картину Деннистон сфотографировал и потом сжег в тот день, когда покидал Комменж после первого приезда.

Похищенные сердца

Насколько мне известно, это произошло в сентябре 1811 года. В тот день к воротам Осуорби-холла, что находится в самом сердце Линкольншира, подкатила почтовая карета, и, едва она остановилась, из нее выпрыгнул маленький мальчик – ее единственный пассажир. За те недолгие минуты, пока вновь прибывший, позвонив в дверь, ждал ответа, он с жадным любопытством озирался по сторонам, рассматривая высокий квадратный особняк из красного кирпича, возведенный во времена королевы Анны, портик с каменными колоннами, в безупречном классическом стиле, пристроенный в 1790 году, многочисленные окна, высокие и узкие, с толстыми белыми рамами. Фасад дома был увенчан фронтоном с круглым окошком, а слева и справа от главного здания тянулись флигели, которые соединялись с ним изящными застекленными галереями, опиравшимися на колонны. Над каждым из флигелей, где, судя по всему, располагались конюшни и хозяйственные помещения, красовался узорчатый купол с золоченым флюгером.

Озарявший здание вечерний свет играл в оконных стеклах множеством огоньков. Перед домом на некотором удалении простирался унылый парк, поросший дубами и окаймленный елями, чьи вершины четко вырисовывались на фоне неба. Часы на церковной колокольне, которая почти целиком, кроме сверкавшего на солнце позолоченного флюгера, утопала среди деревьев на окраине парка, пробили шесть, их мягкий звон доносился до слуха, чуть приглушенный ветром. И мальчику, ожидавшему на крыльце, когда откроется дверь, вся эта картина внушила блаженное настроение, пусть и с толикой меланхолии, столь характерной для вечерней поры в начале осени.

Почтовая карета привезла его из Уорикшира, где шестью месяцами ранее он остался круглым сиротой. И вот теперь по великодушному предложению мистера Эбни, пожилого джентльмена, который приходился ему родственником, мальчик прибыл в Осуорби-холл. Предложение это выглядело неожиданным, ибо все, кто хоть сколько-то знал мистера Эбни, считали его суровым анахоретом и полагали, что появление маленького мальчика может основательно пошатнуть размеренный уклад его жизни. На деле же никто толком понятия не имел о том, что представляет собой мистер Эбни и чем он занимается. Некий профессор, преподававший в Кембридже греческую словесность, как-то раз обронил, что никто не разбирается в позднеязыческих религиозных верованиях лучше, чем владелец Осуорби-холла. Разумеется, в его библиотеке имелись все когда-либо опубликованные книги о мистериях, сборники орфической поэзии, сочинения о ритуалах Митры и труды неоплатоников. Холл особняка, выложенный мраморными плитами, украшало великолепное изваяние Митры, убивающего быка, – мистер Эбни выписал его из Леванта за весьма внушительную сумму. Владелец поместил описание этой скульптуры в «Джентльменс мэгэзин», а кроме того, напечатал в «Критикал мьюзеум» серию блестящих статей о суевериях, бытовавших в Восточной Римской империи. Иначе говоря,