Из глубины - Брайан Ламли

18 августа я отправился в Сарби, чтобы собственными глазами взглянуть на новые выходы потока на поверхность. Вода разрушила большую часть каменистого склона одного из холмов, и там, где когда-то из-под земли бежал маленький ручеек, теперь зияли четыре грота, откуда извергались потоки холодной воды. Я поговорил с несколькими геологами и спелеологами, исследовавшими этот феномен, но обнаружил, что они столь же озадачены причиной этого неожиданного потопа.

Была там и другая группа наблюдателей. Они держались поближе друг к другу и переговаривались шепотом. Это оказались члены научного отдела Северо-восточного Топливного Совета. Я, разумеется, тогда не придал этому факту особого значения и лишь значительно позже уложил его в общую схему.

К счастью, бурный поток меньше чем в миле от скалы вливался в реку и затопил лишь один небольшой мост, по которому проходило шоссе. Новый мост уже проектировался, а пока группа военных инженеров построила временную переправу.

Хотя моя короткая поездка в Дильхэм не дала никакой полезной информации, стоило мне вернуться обратно в Харден, как в «Хатрльпул Мэйл» я прочитал о еще одной археологической «находке» в ручье близ Сарби. 20 августа очень сильная струя воды вынесла на поверхность восемнадцатидюймовый обломок странной скульптуры, высеченной из камня — части головы какой-то рептилии. Столь же важными оказались отлично сохранившиеся кости странных, скорее всего, доисторических животных, которые в большом количестве вынес на поверхность тот же поток. Но меня больше заинтересовала скульптура, и я прочитал, что обломки представляли собой левую часть лица, похожего на мордочку ящерицы, но с высоким лбом почти человеческих пропорций. Пустующая впадина в каменном лице указывала место, где когда-то располагалось что-то вроде глаза. Вспомнив, что говорила дядина сиделка относительно пещерной жемчужины, я прямиком направился в Рад-карский музей, где археологическая находка была выставлена рядом со статуэткой в витринах «Чудеса Древней Британии».

Я приехал еще до того, как обломок поместили иод стекло, и, улучив момент, когда никто на меня не смотрит, вставил пещерную жемчужину в зияющую впадину в огромном каменном лице. Жемчужина встала точно на место, бесспорно подтвердив (как я и опасался) тот факт, что мой дядя на самом деле провел целый год в подземном заточении!

Через три недели, 10 сентября, я получил от доктора Таппона письмо, в котором он признавал свою неспособность вылечить моего дядю, и через три дня после этого я привез профессора обратно в Харден. Его состояние улучшилось, я заметил это с самого начала, но он все еще оставался не в себе. Я понял, что не смогу справиться с ним сам. Поэтому, чтобы не рисковать, я нанял местного санитара, Гарри Вильямсона, который должен был присматривать за дядей по ночам, с шести вечера до десяти утра.

Несколько первых вечеров я все свое внимание целиком и полностью посвятил распечатке дядиного рассказа, записанного на магнитофон. Кассеты мне передал доктор Таппон. Многое из рассказанного дядей, вплоть до его пребывания в Бликстоуне, я уже знал, хотя не подозревал о новых приступах его болезни. Дальше его рассказ становился невероятным и слишком ужасным, чтобы быть правдой. Однако я нашел одно противоречие, касавшееся утверждения профессора о том, что он вернулся от Дьявольского омута в отель «Святого Георгия» в Бликстоуне. По всей видимости, он не делал этого. Бармен в «Святом Георгии» совершенно точно вспомнил, когда дядю видели там в последний раз. Кроме того, существовали и другие доказательства — например тот факт, что мою машину нашли в Дильхэме.

Как я уже говорил, совершенно несомненно, что мой дядя целый год провел под землей, и я полагал, что он, вероятно, нашел какие-то остатки давно погибшей цивилизации. В поддержку существования подземного города говорили статуэтки из Радкара и Бликстоуна, а также более убедительное доказательство в виде жемчужного глаза недавно вынесенного на поверхность обломка каменного лица. Наверное, профессор и вправду жил внизу, во мраке, питаясь лишь рыбой и грибами, но оставшаяся часть его повествования, если не считать ее то жуткими галлюцинациями или больными фантазиями — звучала совершенно неправдоподобно. Еще более удивительным было то, что в таком душевном состоянии он вообще смог пережить столь ужасное испытание...

Как и мой дядя ранее, я тоже счел подозрительным, что Иенсон, тогдашний инспектор полиции в Радкаре, не увидел зловещей связи между делом Круга и делом о подброшенном младенце. 16 сентября я снова поехал в Радкар, попросив Гарри Вильямсона подежурить на этот раз весь день, и задался целью обнаружить следы Иенсона или каких-либо его родных, которые могли остаться здесь после того, как он покинул страну. Однако, судя по всему, у Иенсона не было родственников: по-видимому, он был сиротой!

Я разыскал отставного полицейского, человека, который якобы неплохо знал Иенсона, и тогда, наконец, получил первые неприятные сведения.

Я позвонил отставному полицейскому — некоему мистеру Симпкинсу, и мы договорились встретиться в пивной «Белая Лошадь». Симпкинс оказался добродушным, пышущим здоровьем пожилым господином, чьи манеры и взгляд на жизнь полностью убедили меня в надежности фактов, которые он предоставил мне. Сначала мы поболтали за кружечкой пива о том о сем, а потом перешли к делу. Мистер Симпкинс был не из тех, кто обсуждает других без веской на то причины, поэтому мне пришлось изложить ему свое дело, прежде чем он согласился перейти к подробностям. Вот что я узнал.

В течение двух или трех лет, непосредственно предшествовавших «отъезду за границу», инспектор Иенсон — странный, совершенно лысый человек — все сильнее и сильнее страдал неизвестной науке формой ихтиоза, от которого он лечил себя сам, не позволяя провести никакого медицинского обследования. Заболевание не ограничивалось только его кожей, ибо в последние несколько недель перед тем, как он покинул Радкар, все его движения казались скованными и болезненными. По сути, в эти последние дни облик Иенсона был не вполне человеческим, что не могло соответствующим образом не сказаться на его работе в полицейском участке. Симпкинс не верил, что инспектор уехал за границу с женщиной. Он в свое время долго обдумывал все обстоятельства и пришел к выводу, что Иенсон, зная, что умирает, просто скрылся, не поднимая шума, в каком-то уединенном месте. Таково было мнение Симпкинса. А мое собственное?

Утром 19 числа я позвонил из Хардена в оукдинский санаторий, попросив к телефону директора этого заведения. Он не мог подойти. Тогда я поинтересовался, сможет ли мой собеседник ответить на мои вопросы? Услышав, что я интересуюсь, не находятся ли в санатории несколько пациентов, чей «облик столь чудовищен», что посторонним не разрешается их видеть, голос в трубке стал недружелюбным:

— Прошу прощения, сэр, но я не могу разговаривать с прессой. В газеты и так просочилось уже достаточно...

На этом связь прервалась. В то время я еще ничего не знал о странных происшествиях в этом санатории.

Следующий телефонный звонок в редакцию «Сандерленд Эхо», где служил репортером один мой хороший друг, дал мне следующую информацию. Я записал слова журналиста прямо по телефону, что объясняет некоторые расхождения между моими записями и текстом, который тогда появился в «Эхо»: