Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

— Это томатный сок, — сказала Джо, но никто ее не услышал.

— Отец ваш, значит, Приют основал, а вы его в город перетаскиваете?

Люди вставали с мест. Теряли тапочки, которые все-таки надели. Стискивали трости, ручки сумок, кончики собственных усов.

— Может, отец ваш перед смертью того, а? С ума сошел?

Джо чувствовала, как сила в ней просится наружу. Один выплеск — и все они замолкнут, побледнеют и уберутся из дома мастера навсегда. И никто никогда ее не тронет.

«Не трогай городских, — предупредил бы Рысь, — они дурные, но они не виноваты».

Гул нарастал, внутри и снаружи, и мастер что-то вещал ровным голосом, как будто разрезая гул на дольки, а Джо сжимала кулаки и вспоминала. Как Александр подружился с каким-то городским подростком, — тот пришел к ним в сад, и они вместе с Александром залезали на яблони. Подростка Рысь выпроводил с извинениями, а Александру долго что-то объяснял, не орал, говорил тихо.

— А что такого, если они дружат? — спросила Джо, и Рысь не фыркнул: «Все-то тебе расскажи».

— Нельзя, — ответил. — Мы для них опасны. Ты с его матерью объясняться будешь? Ну вот и я не буду.

И вот теперь Джо поняла, что Рысь говорил правду. Надо выбежать из прихожей, пока есть время, иначе сила зашибет других, это же не Приют, все загорится…

— Щепка, — попросил мастер, — успокойтесь, пожалуйста.

«Не успокоюсь».

Он встал за ее спиной, приобнял за плечи, и сила медленно улеглась. Джо снова могла видеть лица. Шум в ушах стих.

— Мы не пьем кровь, — сказала хрипло.

— Ну разумеется, нет, — отмахнулся мастер. Как же, наверное, он сейчас на нее злится. Но обратился при этом не к ней, а к горожанам — каким-то новым, отстраненным голосом: — Те, кто считает, что мой отец был сумасшедшим, наверное, не нуждаются в моих услугах?

Джо на его месте тоже бы их выгнала, но, видимо, по здешним меркам мастер сказал что-то неслыханное. Оскорбительное. Женщина, говорившая про кровь, медленно встала, бледная от ярости:

— Вы то есть нас отлучаете? Серьезно?

За ней встали другие, двое, трое…

— Не отлучаю, — сказал мастер, — не имею права. А опекать детей — вполне имею.

«Почему у него не дрожит голос, если ему ужасно страшно? Он же не знает, что говорить. Он делает вид».

— А я останусь, — сказал старик с тростью, — демон как демон. Девочка как девочка.

— Да и я останусь. Они у меня сдобу покупают.

— Это что, очередь теперь короче станет?.. Ой, чур я первая, меня ребенок дома ждет!

Не все в городе ненавидели Приют, но те, кто ненавидел, встали и ушли.

— Все расскажу Инессе, — бормотала женщина, — уж госпожа Инесса-то поймет… Уж у нее-то полномочия вполне есть…

Она шла к выходу, забыв снять тапочки. Мастер не окликал, смотрел вслед.

— Я потом сам к ней схожу, — объяснил зачем-то, — ко всем, кто ушел. Нельзя их оставлять одних, даже если…

«Даже если они хотят этого?»

Мастер вздохнул:

— Кто там следующий по очереди? Перерыв окончен.

Джо весь вечер просидела на кухне в углу и чувствовала на себе чужие взгляды.

В туалете пахло паленой бумагой. В последние несколько недель это был, кажется, самый привычный запах в Приюте. Рысь продвигался вдоль кабинок походкой вразвалочку, идиотской походкой вожака, от которой никак не мог избавиться.

— Ну выходи уже, а. Сколько можно?

Никто не ответил. Но никто и не заржал: «Чё потерял?» — а значит, Рысь на верном пути и найдет что ищет. Вернее, кого. Кто-то поиграл с силой, а теперь думает, что штраф его минует.

Тихо, тихо, снова тихо, а вот теперь… Дверь самой дальней кабинки распахнулась, и оттуда выбежал Феликс. Встрепанный, в копоти — что щеки, что ладони… И дышал тяжело. Рысь отработанным движением сграбастал его за плечи, сказал в воздух: «Всё, этот мой» — и развернул к себе. Хорошо все-таки, когда ты хоть кого-то выше.

— Что, что тебе от меня надо? Что я сделал? — Феликс задергался как-то по-девчоночьи.

Рысь закатил глаза. Еще один.

— Фигню ты сделал. Отмойся хотя бы.

— Нет, что я сделал, а?

Вот ведь клинит их на этом. Рысь подтолкнул пацана к раковине и ровным голосом — так сам бы себе и дал в рожу — процитировал:

— За несанкционированные эксперименты с субстанцией, в дальнейшем именуемой «сила», взимается штраф в размере…

«Ха, размер. Столько гладеньких слов нагородили, а смысл один — сколько Белому надо, столько и выпьет. И если б только Белому теперь…»

Когда в один из первых дней он все-таки выпил Рысь почти целиком, Рысь думал, что умрет. Ну потому что. Не осталось ни памяти, ни сил, только жжение в животе и мысль: «А как Роуз?» Он лежал на боку, и тьма все не шла, и Белый наблюдал откуда-то сверху, он-то сидел, они всегда сидят, а Рысь и прочие оседают на пол.

Белый болтал ногой. Рысь думал плюнуть ему на ботинок, но во рту пересохло, и язык не слушался. А Белый ждал чего-то, ждал и ждал…

— Хочешь водички? — спросил, а Рысь ведь даже головой мотнуть не мог. Хотел сказать: «Иди ты», но получилось только выдохнуть.

Пол — пыльный.

И тогда Белый встал и вздернул Рысь на ноги. «Лучше уж пыль, чем снег. Пыль, облупившаяся краска, что угодно живое, даже проклятое жжение в животе, чем это льдистое лицо напротив. Так и кончусь». Рысь попытался представить Роуз, но не смог: Роуз была теплая, тяжелая. Тогда Рысь попытался упасть снова, но Белый с легкостью удержал его за плечи.

— Ну, — сказал Белый, — ты еще не понял?

— Нет, — просипел Рысь и сам себя не услышал. А вот Белый — понял.

— Да ну ладно. Смотри, ты теперь тоже хочешь силу. Я буду пить твою, а ты пей их.

— Зашибись, — процедил Рысь, — иди ты к черту.

— Ну-ну. Посмотрим, сколько ты продержишься.

— Уж подольше, чем ты.

— Да ты шатаешься.

Рысь и вправду шатался — ну и что? И ногами по-стариковски шаркал — да, бывает. И ботинки свои любимые-тяжелые ему по уму стоило сменить на тапочки, да только не дождетесь. «Ползать буду, а ботинки не сниму». Его сейчас можно было свалить одним ударом, но с ним не дрались, обходили по дуге. Сколько людей в Приюте поверило тому, что он ступил на тропу белых добровольно, Рысь знать не хотел. Феликс, видно, поверил, потому что рванулся из рук и огрызнулся:

— Думаешь, я закон не читал?

— А что, да, что ли?

Закон размножил под копирку Александр своим прекрасным, эталонным почерком. Раньше оформляли календари, теперь вот это.

Феликс плескался над раковиной. Рысь стоял с нарочито скучающим видом, покачиваясь с пятки на носок. Руки в карманах. Сейчас начнутся все эти милые вопросы.

Феликс утерся рукавом:

— Ты же за них, не?

— За них — это за белых? С чего бы?

Феликс стоял перед Рысью с взъерошенными мокрыми волосами и серыми разводами на щеках. Мерил взглядом.

— Был бы за них — я б тут с тобой стоял? Да я б тебя опустошил уже, если б из них был.

— А тогда что ты тут!..

— А что я тут?

— А что ты тогда, типа, «этот мой»?

— Я у тебя возьму глоток. Чтоб не упасть и чтоб Приют не пал тоже. А этот пил бы, пока ты не заорешь. Закон позволяет. Ты ж читал.

— Но ведь белые сами его писали, это нечестно!

О да-да-да. Они все страшно возмущаются и принимаются чудить изо всех сил. Один на кухне кактус подпалил. А Феликс вот уперся, сжал кулаки, задрал башку и продолжал, будто Рысь персонально отвечал за всю текущую несправедливость мира:

— Там пишут «в случае нанесения ущерба или теоретической возможности такого»! Мы то есть вообще всегда выходим виноваты?

— Ну а что, думаешь, ты первый заморочился?

Рысь всегда поражала их уверенность. То есть они искренне, от всего сердца считали, что первыми прочли закон и ужаснулись. И первыми решили что-то делать, а что тут делать — нарушаем и страдаем! И так еще раз, и еще раз,