Кайа. История про одолженную жизнь. Том 6 - Александр Алексеевич Иванов

ощущалось и раньше, но теперь, можно сказать в один момент, вдруг, после «термоядерного испытания» и последовавшими за этим репрессиями все вокруг стали какими-то…другими, что ли. Окончательно. Оно, впрочем, и не удивительно, ведь мир скатывается к глобальному переделу и общество всеобщего счастья, не изменившись, такие времена не переживет. А жить хотят все, вот и меняются, даже сами, скорее всего, этого не замечая.

Уткнувшись носом в стекло, я поглазел на полицейский патруль. Их теперь на улицах стало больше, и гораздо.

– Приехали! — услышал я голос Надежды Владимировны, после чего вэн въехал на частную территорию и неспешно покатил к главному зданию.

«Центр протезирования». — сообщала огромная вывеска над главным входом в трехэтажное здание. В отличие от большинства прочих виденных мной строений, в которых располагались медучреждения, архитектура здания не была строго утилитарной. Однако нельзя сказать, что оно имело какую-то художественную ценность. Странное здание, в общем, и мне показалось, что архитектор, когда работал над ним, пребывал в глубочайшей депрессии.

— Все будет хорошо! — в очередной раз заявила мне Надежда Владимировна и, когда вэн остановился, первой вышла из салона. За ней проследовала Вероника, ну а потом уже наружу выбрался и я.

Улица встретила меня ласковым солнышком и теплым ветерком. Жаль, что зелень еще не появилась. Впрочем, жаль бы мне было тогда, раньше, а теперь…

Теперь же мне, пожалуй, все равно. Несмотря на то, что перспектива обладания оружием вызывает у меня живейший эмоциональный отклик, практически ничто другое не порождает переживаний и чувств, конечно. Даже, вот, предстоящие процедурки по моей «доукомплектации» я просто принимаю к сведению.

Тем временем наше появление не осталось незамеченным «аборигенами» Центра и кто-то из руководства (а скорее, кто-то из Семейства владельцев) уже раскланивался с моей пожилой родственницей. Так как процедурка мне предстоит плановая, нас уже ждали, разумеется.

Некоторое время спустя.

— … но барышня, вам же самой так будет лучше. А когда вы проснетесь, все уже закончится. — умело скрывая раздражение, произнес здешний «гешефтфюрер», то бишь управляющий петербургским филиалом Центра, доктор Макс Пуппенманхер, лично помогающий Надежде Владимировне (моему официальному опекуну от Семьи в Петербурге) заполнить все необходимые бумаге.

Весьма иронично, что человек по фамилии Кукольник руководит местом, где протезируют людей. И он сейчас, когда я впервые встрял в разговор, категорически отказавшись от общей анестезии (мне вдруг показалось, что в бессознательном состоянии могу начать болтать о том, о чем следует молчать, а мне такого не нужно), пытается убедить меня делать что говорят и вообще не влезать в разговор. Очень вежливо, разумеется, и подбирая слова. Ну оно и понятно, со «знатной» малолетней пациенткой работать лучше и легче, когда она спит зубами к стенке.

— Уверена, что вы правы, но я бы все-таки предпочла альтернативный вариант. — ответил ему, ставя точку в препирательствах.

Пуппенманхер перевел взгляд на мою пожилую родственницу. Он сейчас начнет апеллировать к своему профессиональному опыту, однако Надежда Владимировна…

— А какие еще есть варианты обезболивания?

…не позволила ему этого. Возможно, она посчитала, что я противлюсь общей анестезии из-за прошлой наркотической зависимости. В любом случае, Центр будет протезировать меня так (при возможности, разумеется), как скажет она. А она явно желает быть со мной в наилучших отношениях.

В операционной.

Помимо меня, переодетого теперь в некий одноразовый «костюм пациента» и полулежащего в специальном кресле (левая рука покоится на разжиревшем подлокотнике с операционной зоной для кисти), в помещении находятся два врача-хирурга (мужчина и женщина), а также операционная медсестра.

Несколько виртуальных камер, установленных здесь же, записывают все происходящее и, возможно, транслируют изображение для моих родственниц.

Женщина-хирург…

— Я сейчас сделаю вам несколько уколов, но больно совсем не будет. Готовы?

— Да.

…обколола мне кисть, после чего та моментально начала неметь и за нее (кисть) взялся мужчина. В самом прямом смысле слова. Он взял искалеченную конечность в свои руки и начал внимательно рассматривать ее со всех сторон, а затем и щупать, сантиметр за сантиметром. Выглядело это (с моей «колокольни») максимально странно и даже как-то эротично. Я поглядел сначала на одну женщину-медика, а затем и на другую. Те не обращали на его действия никакого внимания, а значит, ничего необычного, с их точки зрения, не происходит.

Ну ладно, осматривает предстоящее «поле битвы». Наверное.

Тем временем хирург, оставив в покое мою искалеченную кисть, взял правую, особое внимание уделив неповрежденному мизинцу.

— Чуть голову приподнимите, я маску надену. — медсестра, держащая маску для глаз, отвлекла меня от созерцания зрелища созерцающего и ощупывающего мою руку хирурга.

— Мне бы хотелось видеть все происходящее. — заявил я.

— То, как вам будут резать палец? — удивленно спросила медсестра, переглянувшись с женщиной-хирургом, которая затем выразительно посмотрела в объектив одной из камер.

К капризам состоятельных пациентов здесь, скорее всего, давно привыкли.

— Да.

— Мне кажется, что это не очень хорошая идея. Нужно, чтобы ваша рука оставалась как можно более неподвижной все время операции. Вы можете банально испугаться, глядя на то, что будет происходить, и инстинктивно дернуться. Это во-первых. — сказала хирург. — А во-вторых, само зрелище…оно будет неприятным, поверьте мне.

— Верю. Но я не люблю внезапности, они меня пугают, отчего я действительно могу дернуть руку в самый неподходящий момент. Потому-то я и желаю лицезреть все происходящее. А так операция меня совсем не страшит, я же все равно ничего не почувствую.

В общем, вместо маски, на глаза мне в итоге были надеты некие сильно затемненные пластиковые очки, после чего, минут на семь, меня оставили в покое, занявшись последними приготовлениями к предстоящим процедуркам.

— Что-нибудь чувствуешь? — поинтересовалась наконец хирург, дотронувшись до искалеченного мизинца металлическим щупом некоего прибора. — Можешь пошевелить пальцами?

Кисть онемела полностью, и пальцами пошевелить было невозможно.

— Нет, не чувствую и не могу.

— Мы начинаем. Вы готовы, барышня? — спросил мужчина.

— Да.

Услышав меня, хирург сделал первый разрез, а затем еще несколько. Без задержек, раздумий и сомнений. Он орудовал над моим пальцем так, словно был не человеком из плоти и крови, оперирующим руку «знатной» девицы (думаю, если он накосячит, то ничего хорошего его не ждет и, уверен, он сам это прекрасно осознает), а великолепным станком с ЧПУ, с отличной программой.

Плоть мизинца на культе разошлась словно бы переваренная сосиска, и взору