Мальчики в долине - Филип Фракасси

– Питер, тебе шестнадцать. Твои мысли вполне… естественны. Мы все люди. Да, даже священники. Ты должен решить, какая жизнь тебе важнее. Жизнь плотская, которая закончится, не успеешь и глазом моргнуть, или вечная жизнь с Господом.

Питер кивает, но священник видит, что его слова не тронули мальчика. Эндрю берет его за плечи.

– Питер, ты должен кое-что знать. Прошу, посмотри на меня.

Питер выполняет просьбу, на его юношеском лице застыла нерешительность. Высокая трава вокруг них сверкает в лучах восходящего солнца. Серое небо становится светло-голубым.

– Если сможешь пожертвовать этой жизнью ради другой, то познаешь невообразимую радость. Радость, которая будет длиться вечность.

Питер втаптывает ботинок в грязь, опустив глаза.

– Моя жизнь не слишком большая жертва.

Эндрю отпускает мальчика, и они продолжают идти.

– Всякая жизнь – великий дар, – говорит он. – Не потому, что она что-то дает нам, а потому, что позволяет нам отдавать другим.

Остаток пути они идут молча. На поле мальчики уже разделились, их обязанности им хорошо знакомы. Почва потрескалась от холода.

Питер втыкает тяжелую лопату в грязь, смотрит на других ребят, следит за их работой.

– Отец, – говорит он одновременно капризно и требовательно. – Грейс будет на небесах? Мы сможем быть вместе в вечности? Если на земле не получится?

Эндрю выдыхает и потирает руки, чтобы согреться, в надежде, что Питер не заметит его потрясение и восторг.

– Давай обсудим этот вопрос в другой раз, сын мой.

5

Я смотрю, как мальчики умываются после тяжелого рабочего дня в поле, и размышляю о приюте, об этом странном месте, которое мы называем домом. Каменные полы в ванной комнате кажутся почти новыми по сравнению с остальным приютом, система слива здесь достаточно современная. Комнаты, в которых мы живем, – это словно другой мир, что в каком-то смысле так и есть. Поскольку общая спальня для мальчиков появилась через много лет после постройки основного здания, состоявшего из часовни, столовой и отдельных комнат (они предназначались для священников), в пристройке возникает странное ощущение запоздалой архитектурной мысли.

Первоначально строение задумывалось как приют для путешествующих миссионеров и семинария. Когда деньги закончились, церковь превратила обитель Святого Винсента в сиротский приют для мальчиков и потратила церковные пожертвования на строительство пристройки над обеденным залом. Тогда же была оборудована большая ванная комната с собственным насосом, длинными желобами для мытья рук и металлическими ваннами, из которых вода стекает по трубопроводу в поля. Были построены три дополнительных помещения, которые в настоящее время используются как классные комнаты, внушительная гардеробная и склад. Сама общая спальня, где мальчики спят и проводят большую часть времени, была возведена в южной части перестроенного здания. Это длинная и широкая комната, достаточно большая, чтобы вместить тридцать два ребенка, и сейчас здесь нет свободных мест. Наверху пристройки находится длинный узкий чердак, сооруженный для вентиляции летом и теплоизоляции долгими суровыми зимами. Над вестибюлем он плавно переходит в имевшийся до того чердак пошире, который используется для хранения вещей и находится непосредственно над комнатами священников в северной части здания.

Завершала реконструкцию широкая лестница, ведущая на новый второй этаж, поручни которой крепились к толстым дубовым стойкам. Поднявшись, вы попадали на укрепленный снизу балкон, с которого открывался вид на входную дверь и просторный вестибюль с каменным полом.

За два десятилетия с момента перестройки приют Святого Винсента стал домом для сотен мальчиков, и церковь начала год от года щедрее финансировать его.

Когда я думаю обо всех душах, которые населяли эти комнаты и коридоры, то чувствую себя частью чего-то большего. Дети приезжают и уезжают, но тысячи призраков остаются здесь даже после их ухода. Быть может, приют Святого Винсента – это место, куда возвращаются души сирот. Маяк для заблудших душ, которые бродят по городам, фермам и полям и возвращаются сюда, в то место, которое было для них домом.

Чистилище.

Легко представить себе сиротский приют как зону ожидания, где задерживаются все души сирот, темные и враждебные, до тех пор, пока их не призовут в загробный мир или не оставят здесь навечно.

Пока я накачиваю воду в желоб, а остальные отмывают грязь с пальцев и из-под ногтей, забившуюся после утренней работы, я думаю обо всех этих потерянных душах. Мне кажется, что я чувствую, как они теснятся вокруг живых, жаждут прикосновений и тепла. Но сейчас наше время, и когда я представляю, как вся эта грязная вода возвращается в поле, на котором растет наш урожай, и подпитывается нашим потом, нашей грязью, нашей энергией, я думаю об этих мальчиках – этих детях, – живущих в этом здании. Я рассматриваю их маленькие лица, их хрупкие тела, их чистые души, заключенные в плоть. Это мы живем в приюте Святого Винсента. Мы – его жизненная сила, его энергия. Мы освящаем и охраняем эту тюрьму неприкаянных душ. Это мы обрабатываем землю, содержим здание в чистоте и порядке, становимся наслаждением и болью, движущей силой цикла роста, через который проходят не только полевые растения, но и тела детей, когда они взрослеют.

Интересно, а без нас неприкаянные души получили бы свободу или были бы приговорены к вечным мукам?

– Питер! Качай сильнее!

Я отгоняю блуждающие мысли и сильнее налегаю на рычаг. Вода струится к кранам, под которыми ждут намыленные руки. Как бы голодны ни были дети, они знают, как важно начисто отмыть руки, иначе не пройдешь проверку.

Между нажатиями на рычаг насоса я беру засохший кусок мыла и мою руки, тщательно вычищая грязь из-под ногтей и с ладоней. Я провалил проверку только один раз, много лет назад, и неприятное воспоминание о том, что я целый день провел без еды, заставляет меня делать все, чтобы это не повторилось.

Наконец мальчики выходят и направляются по коридору к лестнице. Я бросаю беглый взгляд на открытые двери спальни, но никого не вижу. Нужно всех пересчитать.

Опаздывать нельзя.

Я сбегаю вниз по лестнице и пересекаю вестибюль. Прохожу мимо дверей часовни и коридора, ведущего в комнаты священников, и оказываюсь в обеденном зале.

Шесть длинных столов выстроились двумя аккуратными рядами. За каждым столом помещаются по пять мальчиков, за исключением двух в конце зала, рассчитанных на шестерых. За них никто не хочет садиться, потому что количество еды на всех столах одинаковое, а значит, дети, которые сидят там, получают меньшую порцию. Мне не раз приходилось останавливать ссоры, когда