Страна клыков и когтей - Джон Маркс

Джулия Барнс и Салли Бенчборн сразу заметали проблему, но их отвлекли другие заботы. Было за полночь. Их проект погряз в угрюмой раздражительности — обрабатывалась двадцать седьмая версия биографии тучного, продвигающего шоколад гуру здорового образа жизни, которого обе начали ненавидеть всеми фибрами души. Это был шарообразный тип, набитый банальностями, и обе женщины с ледяной ясностью понимали, что если первую минуту сюжета про него еще можно вытерпеть, то дальше всё превратится в мучительное испытание. Они предвидели гробовую тишину под конец прогона, ее нарушит шорох сценария в руках у Боба Роджерса. У Джулии еще не зажили психологические раны от провала сюжета про английского актера, и больше она так не подставится. Не потонет с еще одним кораблем.

На Салли снизошло озарение — обычное для человека, загнанного в угол. И почему хороший сюжет ни за что не сделать, пока не переживешь с ним пару-тройку минут отвращения к самой себе? Зачем так себя мучить? У нее богатый муж в Уэстчестере. Она может все бросить и жить с детьми мирно и счастливо до конца своих дней. Сможет активнее участвовать в своих ролевых играх по мотивам Гражданской войны. Но от мысли о дезертирстве ей становилось противнее, чем от вида гуру здорового образа жизни.

Смятение продюсера передалось Джулии, и ее стало подташнивать. Перед ней раззявилась знакомая ловушка. В молодости Джулия мечтала о революции. То было время группового секса и огнестрельного оружия. Она была одной из основательниц «Уименз Филм Коллектив», а после укрывалась от закона. Она бегала от федералов. В отличие от мужа ее сыновья ни о чем подобном даже не подозревали, и Джулия по тем дням не тосковала. Трудно по ним тосковать. Но всякий раз, оказываясь запертой в помещении с очередным занятым самоистязанием продюсером, она скучала по животному ликованию тех времен. И когда тоска становилась невыносимой, как вот сейчас, например, она заставляла себя очнуться и взглянуть в лицо фактам: через неделю сюжет надо представить Бобу Роджерсу. Время валять дурака и подправлять тут и там вышло.

Салли, очевидно, тоже это поняла, потому что села позади Джулии на расшатанный диван и попросила еще раз прогнать материал, посмотреть, как вздохами отчаяния пойдут один за другим кадры: мужчина с бородой раввина и в светло-зеленом балахоне бродит по чахлому садику с пыльным салатом под Лордсбургом, Нью-Мехико, бок о бок с потеющим и несчастным Сэмом Дэмблсом. Салли покачала головой.

— Нам крышка.

Глаза продюсера закрылись, точно она уже сдалась на милость неизбежного, и в это мгновение Джулия услышала шум. Бормотанием и хлюпами в звуковой дорожке он присасывался к концу каждой фразы, но она решила, что после пятнадцати часов в затхлой монтажной ей уже просто мерещится. Выбросив его из головы, она сосредоточилась на насущной проблеме.

— Можно начистоту, Салли?

— О Господи.

— Истинная проблема у нас в следующем: как объяснить, почему мы должны слушать, как какой-то толстяк вещает про наше здоровье?

На мониторе застыл финальный кадр с гуру.

— Только посмотри на эти щеки, — сказала Салли.

Собрав в пачку разбросанные по дивану сценарные листы, она презрительно свалила их в мусорную корзину.

— Ты права. Пошли домой, завтра утром попробуем снова, — надев туфли, она зевнула. — Кстати, что там было на последнем треке?

Джулия выругалась про себя, что ей так не везет. Мысленно она уже вышла за порог здания и садилась в машину.

— Вроде ничего, — солгала она.

— Прокрути назад.

Джулия беззвучно застонала. Вот теперь продюсер зациклится. Хлюп можно стереть при микшировании, но Салли не захочет ждать так долго. Перед Джулией замаячила мрачная перспектива еще часа в монтажной. Подъехав со стулом к столу, она щелкнула мышкой и запустила дорожку по новой. Из динамиков загремели слова, написанные для корреспондента Салли Бенчборн:

— Но это вполне устраивает Питера Твомбли. Он говорит, что ни на что другое не согласится…

— Вот оно! — воскликнула Салли, и Джулия вздрогнула.

Джулия проиграла снова:

— Говорит, что ни на что другое не согласится…

— Дело во мне, или шум усиливается? — спросила Салли. — Можешь от него избавиться? Это одна из моих немногих удачных фраз.

— …не согласится.

Да вот он, едва различимый для человеческого уха, возмутительный клекот, будто далекий голос бормочет на неведомом языке. Никто в просмотровой ничего не заметит, но слово продюсера закон, поэтому Джулия взялась спустя рукава подправлять. Выскребла. Сняла запись и переписала ее в новый файл, затем снова наложила на тот же видеоряд и снова проиграла. Но шум остался. На слух Джулии искажение — если такое возможно — даже усилилось, стало отчетливее.

«Но это вполне устраивает Лубянку. Там говорят, что ни на что другое не согласятся».

— Какого черта? — вскинулась у нее за спиной Салли.

— Знаю, знаю, тоже это слышала.

— Лубянка?

Джулия кивнула. Она прогнала только звук, без видео.

Но это вполне устраивает Лубянку. Там говорят, что ни на что другое не согласятся.

Женщины переглянулись.

— Какой-то вирус? — спросила, присмирев, продюсер.

Джулия отъехала со стулом к полке, сняла оттуда оригинал звукозаписи. Каждая пленка лежала в отдельной коробке, помеченная датой и временем. Прежде чем оцифровать запись, она ее проиграла, и со звуком там было все в порядке.

— Пойдем со мной.

С пленкой в руках Джулия бросилась по коридору мимо запертых дверей в другие монтажные. После самоубийства она уже никогда не ходила медленно по двадцатому этажу. Когда она достигла стола охранника, Салли едва не наступала ей на пятки. Менард Гриффит сидел на своем посту, смотрел телевизор и ел домашний многослойный сандвич по-итальянски. Их появление застало его врасплох. Сандвич дернулся, с хлеба посыпались кружки салями.