Девушка на качелях - Ричард Адамс

Однажды в августе, после ужина, когда мы с родителями и Флик пили кофе на веранде, откуда открывался вид на опаленные летним солнцем холмы, я объяснил свою задумку. Никаких возражений не последовало. Вопросы отца были связаны исключительно с его желанием убедиться, что я действительно этого хочу, а не поступаю так из чувства сыновьего долга, жертвуя возможной карьерой. Из последующего разговора мне самому стало ясно, что думал я не только о крыше над головой. Для начала, я прекрасно знал, что безбедное существование никому не гарантировано. Мне предстояло обучиться ведению дел, и лишь после этого, лет эдак через десять, я превращусь, по меткому выражению Джерома К. Джерома (а может, кого-то другого), «в капитана линкора „Ужасный“». Коммерческая конкуренция беспощадна, и, как за партией в нарды, с волею случая приходится мириться даже самым опытным и искушенным игрокам. Должен признать, что до сих пор я не зарекомендовал себя человеком, способным жить не по правилам. Смогу ли я продолжить семейное дело? Если нет, то это в первую очередь скажется на моих родных, а затем о нашем разорении узнает и весь круг наших давних друзей и знакомых.

С другой стороны, если моя попытка обернется успехом, то я буду не только сам себе хозяин, но и останусь в Ньюбери, в доме, где я родился и вырос. Если мое нежелание покинуть родное гнездо объясняется робостью и застенчивостью, то подобные недостатки характера следует считать достоинствами. В последние сто лет в больших городах стало неприятно жить и работать, а выражение «деревенская жизнь» утратило презрительный оттенок, поскольку железные дороги, автомобили, радио, телевидение, холодильники, современная медицина и прочие прелести цивилизации доступны повсюду; нынче те, кто переезжает в деревню, всеми силами оберегают свою загородную делянку от вторжения чужаков и благодарят провидение за то, что могут себе это позволить. Итак, я подробно излагал свою точку зрения, чрезмерно упирая на свою застенчивость и на тяготы жизни в большом городе, но тут меня прервал отец:

– Алан, может быть, тебе это покажется глупым, но позволь узнать, не раскаешься ли ты впоследствии в своем выборе? Торговое дело по-прежнему считается занятием вульгарным, или как там это теперь принято называть? Плебейским? Все-таки ты – выпускник Оксфордского университета. Ты уверен, что не пожалеешь о принятом решении?

– О господи, отец! Конечно уверен. Даже странно, что ты счел нужным об этом спрашивать.

– Может быть, я и сглупил, но мне стало любопытно: вдруг ты решил… ну, не знаю… Возродить былую славу семьи, вернуть ей заслуженное положение в обществе или что-нибудь в этом роде? Должен тебя разочаровать: все эти мысли можно смело выбросить из головы, потому что, насколько мне известно, никакого особого положения наша семья никогда не занимала.

– А откуда я тогда взял, что в восемнадцатом веке наши предки были поместными дворянами в Гиени?

– Да-да, я помню, пару лет назад ты упоминал что-то о «поместных дворянах», но я такого никогда не говорил, просто не счел нужным тебя поправлять.

– Но ведь родоначальник нашего семейства, Арманд Десланд, бежал в Англию во время Французской революции. Предположительно потому, что был дворянином, верно?

– Я этого не утверждал.

– Ну, я как-то так воспринял нашу беседу. Мне тогда было лет двенадцать. Честно говоря, с тех пор я об этом не задумывался.

– Что ж, я помню, как рассказывал тебе, двенадцатилетнему, историю нашей семьи. Должен признаться, я обрисовал ее в общих чертах и многое опустил. Однако же ни разу не называл наших предков «поместными дворянами».

– Значит, я сам это придумал. В двенадцать лет дважды два часто равно пяти. А что было опущено? Какой-то скандал? Если наш предок перебрался в Англию в начале девяностых годов восемнадцатого века, то почти наверняка из-за революции во Франции.

– И да и нет, если верить твоему прадедушке. Между прочим, мы с ним часто виделись. Он дожил до восьмидесяти пяти. Арманд Десланд умер в возрасте восьмидесяти двух лет, если не ошибаюсь, в тысяча восемьсот сорок первом, а твой прадедушка, его правнук, родился в тысяча восемьсот сорок пятом, а скончался в тысяча девятьсот тридцатом. Я приходил к нему в гости, читал ему газеты, рассказывал о делах в магазине. Как ни странно, но двести лет – не такой уж и долгий срок, правда? Кстати, торговать фарфором начал не твой прадед, а мой отец, в тысяча девятьсот седьмом году. Но дед вложил в дело свой капитал и получал с него немалые проценты.

– Ну а что за история с Армандом Десландом?

– Во-первых, никакой он не поместный дворянин. А во-вторых, из Франции он бежал не из-за революции. Точнее, не совсем из-за нее. Дедушка мне рассказывал, что Арманд был крестьянином, родился в Аквитании, в местечке Марманд и, по слухам, обладал способностью то ли предугадывать будущее, то ли еще что. И, как говорят, неплохо на этом зарабатывал – предсказывал погоду, урожай, удачные или неудачные браки и все такое. По словам дедушки, однажды Арманд обратился в полицию, потому что якобы этот самый дар ясновидения подсказал ему, где искать труп младенца, умерщвленного местной красоткой, некоей Жаннеттой Леклерк. Ничего хорошего из этого не вышло. На суде Жаннетта, прибегнув к своеобразной защите tu quoque^[10], заявила, что, хотя Арманд и не отец ребенка, они были любовниками, только рассорились и теперь Арманд хочет ей отомстить.

– Правда, что ли? – спросила Флик.

Отец пожал плечами:

– Теперь уже ничего не докажешь. Разумеется, Арманду пришлось отпираться, и девицу оправдали: то ли судья пожалел красотку, то ли у нее оказался богатый покровитель. Тем не менее доброе имя она утратила, и в округе не нашлось желающих взять ее в жены, поэтому она уехала в Бордо, где вскоре стала известной кокоткой. Судя по отзывам современников, она действительно была очень красива – и развратна.

– А потом что?

– Дедушка утверждал, что Жаннетта всеми силами старалась отомстить Арманду. В тысяча семьсот девяносто втором она завела себе влиятельного любовника, кого-то из политических деятелей эпохи Французской революции… Ты лучше меня должен знать, как их называли.

– А, жирондисты? Местные, из департамента Жиронда. Видно, он и привез ее с собой в Париж.

– Вполне возможно. Как бы то ни было, к тому времени Арманда Десланда в округе невзлюбили, в частности из-за его так называемых сверхъестественных способностей. У него якобы были видения, он слышал потусторонние голоса – в общем, прямо как Жанна д’Арк. В конце концов из Парижа приехал следователь, обвинил Арманда в шарлатанстве и колдовстве. И тут оказалось, что бедняге Арманду совершенно не на кого положиться, кроме юной жены, простой крестьянки, с которой они сыграли свадьбу за пару месяцев до того. Она его не бросила.

– Молодец! – сказала Флик. – Значит, они сбежали. И что было дальше?

– Не знаю, дедушка об этом подробно не рассказывал. В общем, они добрались до Бордо, а оттуда переправились в Англию, и очень вовремя, потому что через месяц короля Франции казнили, а между Англией и Францией началась война. Арманд до конца жизни оставался крестьянином, хозяйствовал на ферме где-то в Суссексе, а его сын, который родился уже в Англии, пошел другим путем. Он сменил фамилию на Десленд, пошел во флот простым матросом и дослужился до помощника капитана. Так что, мальчик мой, вот какие мы поместные дворяне.