Кошки говорят "мяу" - Феликс Сарнов

Я лежал, выжатый, как лимон, и… Боялся заснуть. Боялся, что снова стану бродить по огромной неуютной квартире, искать Кота и натыкаться на… мертвых. Боялся кошмара, чувствуя, что я просто не выдержу еще одного ужаса, еще одного кошмарного видения, еще…

На кровать вспрыгнул Кот, постоял возле коленей Рыжей, легонько дернул хвостом и улегся у нас в ногах, на одеяле, передние лапы положив на ее ногу, а спиной — привалившись к моей ноге.

От его спины по ноге стало разливаться легкое тепло, и когда оно дошло до груди, я вместе с Рыжей (она держала меня за руку под одеялом) мягко провалился куда-то и пошел… Медленно пошел с ней по…

* * *

Мы с Рыжей медленно шли по огромному участку, от калитки к летней кухоньке, а Кот бежал впереди. Он шел вместе с нами, но не рядом, как ходят собаки, а забегал вперед, потом садился и ждал, пока мы подойдем, терся о наши ноги

(Рыжая снова была в босоножках, а я — в безумно дорогих черных мокасинах Ковбоя, но без носков)

а потом снова бежал вперед, садился и ждал.

Обшарпанная деревянная дверь кухни покачивалась на ржавых петлях и тихонько скрипела; ручка на двери была перевязана желтой ленточкой — бантиком — концы которой тихонько, как при замедленной съемке, колыхались на легком прохладном ветерке.

— Они кого-то ждут, Рыжик, — пробормотал я. — Кто-то должен вернуться сюда, кто-то ушел, и они ждут, не зная, вернется он, или нет… Эта желтая лента… Это знак, я видел такие…

— Они ждут нас, — сказала Рыжая. — Тебя… И меня — рыжую блядь, рыжую шиксу, потому что ты так выбрал. И не кто-то ушел, а они — ты ведь знаешь…

— Да, они умерли, — кивнул я, — и значит, мы тоже… Мы — тоже умерли?

— Они не могут умереть, — фыркнула Рыжая, — и никто не может умереть — это эвфемизм, слово-заменитель, а ты ведь не любишь таких слов… Ты знал, ты догадывался, что одна из них бессмертна, потому что в ней резче проступало… ярче было видно… Но ты не понял, что они ВСЕ бессмертны, что они просто уходят раньше и ждут… Как наш Кот сейчас забегает вперед, а потом ждет, когда мы подойдем. И мы — подходим…

Из кухоньки раздался приглушенный лай, я испугался, что оттуда выбежит какая-то собака — ведь дверь открыта — и Кот затеет с ней драку… Но из качавшейся на ржавых петлях двери никто не вышел.

Рыжая остановилась, я шагнул было дальше, к двери, но она удержала меня. Я обернулся, и она покачала головой, сказала:

— Смотри. Смотри в окна…

Я заглянул в одно из двух окошек летней кухни и увидел сидящих за хлипким столиком двух моих бабок. Они выглядели намного моложе, чем когда… когда умерли — они были такими, какими я смутно помнил их совсем мальчишкой, и они не смотрели в окно, хотя я почему-то знал, что они видят нас и знают, что мы рядом.

Я заглянул в другое окно и увидел хозяина-полковника и Цыгана, сидящих за тяжелым дубовым столом, перед двумя гранеными стаканами и большой бутылью с какой-то мутной жидкостью. Они тоже не смотрели на нас — полковник задумчиво глядел в сторону двух пожилых женщин за хлипким столиком, а Цыган, как-то смущенно покачивая своей массивной головой старого, но еще грозного быка, уставился на стоящий перед ним стакан.

— Давай войдем, — попросил я Рыжую. — Почему мы стоим здесь? Давай зайдем, и я познакомлю тебя с ними…

— Они знают меня, — она помотала головой, — но мы еще не можем войти, мы еще не догнали их, нам… Нам только разрешили взглянуть…

— Кто разрешил? — спросил я. — И зачем?.

— Затем, что мы видели то, что нам нельзя видеть. Мы были там, где нам нельзя быть, и мы не смогли бы нормально дойти до них после того… — она запнулась, подумала и сказала: — Мы бы сошли с ума и перепрыгнули, а это — неправильно…

— Но откуда ты знаешь? — спросил я. — Почему я — не знаю, а ты…

— Потому что так есть, — с легким раздражением сказала она. — И откуда мне знать, почему так есть… — Смотри, — она кивнула на окна, — смотри и… Пойдем обратно, нам уже пора…

Я кинул последний взгляд на сидящих в кухоньке, стараясь запомнить их, но вдруг понял, что мне не надо стараться, что я и так никогда не забуду, потому что не забыл до сих пор. И я повернулся к ним спиной, и Кот побежал обратно к калитке, а потом уселся на тропинке, оглянулся на нас и коротко дернул загривком (ну, что вы там застряли, идемте же!), и мы медленно пошли к нему.

— Это — он привел нас сюда? — спросил я, беря ее за руку и чувствуя, как ее ладонь мягко

(кошачья лапка… самое большое проявление нежности, на какое только способен…)

сжимает мои пальцы.

— Нет, — с какой-то странноватой усмешкой сказала она, — он может делать лишь то, что ему назначено и он… Не больше и не меньше того, что он есть, как и мы с тобой, как они — она мотнула головой назад, в сторону кухоньки, — как все…

— Мне трудно уходить отсюда, — пробормотал я, — словно ноги не хотят идти… Неужели мы не можем… Не можем остаться?