Повести и рассказы - Джо Хилл

Он увидел, что я смотрю на аппарат, и поступил удивительно: словно защищая, положил на него руку, так какая-нибудь пожилая леди покрепче прижимает к себе кошелек, проходя мимо уличных бандитов. А облезлую на вид двадцатку протянул другой рукой.

Я обошел машину сзади и протянул руку за деньгами. Взгляд скользнул по надписи, выколотой у него вокруг руки. Буквы были мне незнакомые, но походили на иврит.

— Крутая наколка, — заметил я. — Это что за язык?

— Финикийский.

— А что говорится?

— Говорится, не вздумай мудить со мной. Более-менее.

Сунув деньги в кармашек тенниски, я пошел прочь от него, двигаясь задом наперед. Было чересчур страшно повернуться к нему спиной.

Я не видел, куда иду, сбился с пути, ткнулся в заднее крыло и едва не упал. Положил руку на багажник, чтобы на ногах удержаться, и глянул вокруг — вот так я и увидел эти фотоальбомы.

Их, может, с дюжину было сложено на заднем сиденье. Один был раскрыт, и я увидел сделанные «Полароидом» фотки в прозрачных кармашках, по четыре на каждом листе. В самих фото не было ничего примечательного. Сильно высвеченный снимок старика, задувающего свечи на торте в день рождения. Намокший под дождем, перепачканный щенок-корги, смотрящий в объектив трагичными, голодными глазами. Пижон с развитой мускулатурой и в забавной оранжевой майке с длинными бретельками, сидящий на капоте машины с кузовом для ралли — прямо из «Рыцаря дорог»[39].

Последний привлек мой взор. Было какое-то смутное ощущение, что я знал этого молодца в борцовской майке с длинными бретельками. Я гадал, не видел ли его по телеку, не тот ли он борец, что выскочил на ковер побороться несколько раундов с Халком Хоганом[40].

— У вас много снимков, — заметил я.

— Это чем я занимаюсь. Я разведчик.

— Разведчик?

— Для кино. Когда вижу интересное местечко, фотографирую его. — Он приподнял уголок рта, открыв отвратительный зуб. — А что? Хочешь в кино сняться, детеныш? Хочешь, я тебя сфоткаю? Слушай, судьбу не угадаешь. Может, кому-то из помощников по кастингу твое личико и понравится. А там, глядишь, — и Голливуд, малыш. — Он бегал пальцами по аппарату, что мне совсем не нравилось, с какой-то дерганой истовостью.

Даже в теоретически более невинные времена конца 1980-х я не очень-то лез позировать для фото, которые снимал парниша, выглядевший так, будто он купил себе одежду на каком-то базаре для педофилов. А потом ведь и Шелли еще говорила мне: не позволяй ему фотографировать себя. Ее предостережение ядовитым пауком с мохнатыми лапами ползло по моему хребту.

— Я так не думаю, — сказал я. — Может, будет слишком трудно уместить меня всего на одном снимке. — И я обеими руками указал на свое пузо, выпиравшее из рубашки.

На миг глаза на его изъеденном лице вылупились, потом он заржал грубым, лошадиным смехом, в котором неверие мешалось с подлинным весельем. Он наставил на меня указательный палец, при этом изобразил большим пальцем курок револьвера. — Ты в порядке, детеныш. Ты мне нравишься. Только смотри не потеряйся на пути к кассиру.

Нетвердой походкой я пошел от него — и не только потому, что бежал от паскуды с уродливым ртом и еще более уродливым лицом. Я был ребенком разумным. Читал Айзека Азимова, а героем, которому я поклонялся, был Карл Саган, я чувствовал духовное родство с Мэтлоком Энди Гриффта[41]. Я знал, что представления Шелли Бьюкс о Человеке-Полароиде (только я его мысленно уже называл Финикийцем) были путаными фантазиями ума, расползающегося на части. Ее предостережения не стоило и вспоминать… но они вспоминались. И успели (в последние несколько мгновений) обрести едва ли не вещую силу и тревожили меня столько же, сколько тревожило бы то, что мне досталось 13-е место на рейс 1313 в пятницу, 13-го (и какая разница, что 13 число весьма крутое, не какое-то там простое число или число Фибоначчи, а еще и эмрип, что означает, что оно остается простым, если в нем переставить цифры и превратить в 31).

Я зашел в магазин, извлек деньги из кармашка и бросил их на прилавок.

— Пустите их на колонку десять для милого парня на «Кадиллаке», — сказал я миссис Мацузака, стоявшей у кассы рядом со своим сыном Ёси.

Только никто, кроме нее самой, не звал парня Ёси: он проходил как Мэт (с одним «т»).

У Мэта была бритая голова, длинные жилистые руки и гипертрофированная немногословная беззаботность горожанина-серфингиста. Был он пятью годами старше меня и в конце лета отправлялся в Беркли[42]. Стремился освободить родителей от бизнеса, изобретя автомобиль, которому не нужно горючее.

— Привет, Фиглик, — произнес он и удостоил меня кивка, что меня несколько развеселило. Да-а, согласен, он назвал меня Фигликом… но я этого на свой счет не принял. Для большинства ребят то было лишь мое имя. Может, нынче оно и звучит по-дикарски гомофобно (так оно и было!), только в 1988 году, в эру СПИДа и Эдди Мёрфи, назвать кого-то гомиком или педиком считалось верхом остроумия. По меркам тех времен, Мэт был образцом чувственности. Он преданно, от корки до корки, читал «Популярную механику» и иногда, когда я забредал в магазин «Мобил», делился со мной своими побочными идеями, потому как находил, что кое в чем из этого я, по его мнению, секу: прототипом ракетного ранца или личной одноместной подлодки. Не хочу выставлять его в неверном свете. Мы не были друзьями. Ему было 17, и он был крутой. Мне было 13, и я был отчаянно не крутой. Дружба между нами была едва ли не так же вероятна, как и условленное свидание с Тони Китэйн[43]. Но, уверен, он чувствовал ко мне что-то вроде жалостливого расположения, что-то смутно влекло его заботиться обо мне, может, потому, что мы оба в душе были помешаны на технике. В те времена я был признателен за любое проявление доброты со стороны других ребят.

Я направился приготовить себе сверхбольшую порцию своей «Полярной голубизны на кока-коле со льдом». Она нужна была мне как никогда. Желудок мой волновался и бурчал, хотелось успокоить его толикой шипучки.

Не успел я добавить последнюю струйку неоновой голубизны, как Финикиец толкнул рукой входную дверь, да так злобно толкнул, будто сводил с дверью личные счеты. Распахнутая дверь скрыла от него содовый дозатор, и только поэтому он не увидел меня, обводя взглядом помещение. Не оступившись, он сразу же направился к миссис Мацузака.

— Что человеку сделать, чтобы