Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд

Нельзя ли предположить, что возможен способ существования, настолько же превосходящий разум и волю, насколько они превосходят механическое движение?

Гербет Спенсер. Первые принципы.[66]

Приятели отошли от перил и пошли по палубе, негромко переговариваясь.

— Его привел к нам хозяин небольшой гостиницы, где ему случилось остановиться, в связи с выпадением памяти, скорее — с полной амнезией. Он был не в состоянии сказать ни кто он, ни откуда, ни у кого служил. Не смогли мы также выяснить его родины. Словом, ничего о его прошлом установить не удалось. Какой язык ему был родной — тоже осталось неясным, те несколько слов, которые мы от него слышали, представляли собой набор из совершенно разных языков. Ему вообще с огромным трудом давалось любое вербальное выражение. Видимо, долгие годы он скитался по миру в одиночку, совсем без друзей, пытаясь отыскать родственную душу и нигде не находя приюта. Казалось, все, как мужчины, так и женщины, старались держаться от него подальше, а доставивший его хозяин гостиницы был крайне напуган. Людей отталкивало то свойство, которое я только что упомянул. Оно проявлялось и в лечебнице, и именно оно заставляло его чувствовать себя абсолютно одиноким среди людей. Свойство это встречается реже, чем… — он поискал подходящее слово, — чем непорочность, которую в наши дни почти не встретишь; такого в точности мне не доводилось наблюдать ни у кого… почти ни у кого, — уточнил он, многозначительно посмотрев на спутника.

— А мальчик? — тут же спросил О’Мэлли, не желая переводить разговор на свою особу.

— Тогда с ним никакого мальчика не было. Он его отыскал уже позже. Вполне возможно, он смог бы найти и других.

После этих слов ирландец чуть подался назад, выставив перед собой руку. А может, это набежавший с моря ветерок заставил его вздрогнуть.

— И вот два года спустя, — продолжал доктор Шталь как ни в чем не бывало, — его выпустили, сочтя не представляющим угрозы для окружающих, — на последних словах он сделал небольшой акцент, — хотя и не вполне исцелившимся. Он должен был являться на осмотр к нам каждые полгода. Но ни разу не появился.

— Как думаете, он вас помнит?

— Нет. Совершенно ясно, что он вновь погрузился в то же… э-э… состояние, в каком поступил к нам, в тот неведомый мир, где провел юность среди себе подобных, но о котором ни он сам не смог ничего рассказать, ни нам не удалось разузнать ничего определенного.

Они остановились под навесом, прислонившись к стене курительной комнаты, поскольку туман теперь сменился дождем. Мысли и чувства О’Мэлли пришли в полное смятение. Ему с огромным усилием удавалось держать себя в руках.

— Значит, вы считаете, — спросил он с видимым спокойствием, — что мы с этим человеком — одного племени?

— Я сказал «сходного». Полагаю…

Но О’Мэлли не дал доктору договорить.

— Значит, вы придумали поселить нас вместе в одной каюте, чтобы снова поместить его — нет, нас обоих — под свой микроскоп?

— Научный интерес в этом случае очень силен, — осторожно начал доктор Шталь. — Но еще не поздно отказаться. Я предлагаю вам место у себя в просторной каюте на верхней палубе. И прошу у вас прощения.

Хотя сила воображения ирландца была велика, услышанное смутило его, повергнув едва ли не в ступор. Он прекрасно видел, к чему вел Шталь и что впереди лежали новые откровения. Новость постепенно открывалась во всем величии, которое завораживало и лишало дара речи. Получалось, что его стремление к «первобытности» коренилось куда глубже, чем представлялось ему в самых смелых грезах. И если бы он не оборвал Шталя, тот развернул бы ему свое квазинаучное объяснение.