Кровавое безумие Восточного фронта - Хельмут Нойенбуш

Примерно час спустя пришел поезд — паровоз, с прицепленными к нему вагонами. Я к машинисту, он оказался русским, направлялся в Минск и согласился подбросить меня. Вагоны были заняты отпускниками. Я рассказал им о своем приключении. Когда мы прибыли на следующую товарную станцию, я выскочил из поезда и увидел на соседних путях наш вагон, с разместившейся в нем штабной батареей. Бегом бросился к нему, вскочил в вагон и сразу же к себе в купе. Оружие, слава богу, на месте. У меня гора с плеч свалилась. Мои товарищи хохотали надо мной — мол, растяпа. Но все были довольны, потому что эта история, на мое счастье, закончилась благополучно.

26 апреля мы прибыли в Оршу. 7-я батарея как раз разгружалась. Мы с Кляйном доложили о возвращении из отпуска, и нас сразу же подключили к работе — разгружать снаряды. Работали мы несколько часов.

В 4 часа пополудни вдруг объявили воздушную тревогу. Появились русские самолеты и стали бомбить станцию. Но наши зенитчики открыли по ним огонь из 8,8-см орудий и прогнали их.

Когда стемнело, мы маршем отправились в Горки, это примерно в 40 километрах от Орши.

Несмотря на то что стоял конец апреля, погода была ужасная. Постоянный дождь, иногда и снег. Дороги в ужасном состоянии, понятно, что со всем этим мы сталкивались не впервые, но есть вещи, к которым просто невозможно привыкнуть. Вокруг были леса, откуда партизаны внезапно атаковали нас. Поэтому мы получили приказ открывать огонь без разбору и по гражданским лицам, приблизившимся менее чем на 20 километров к линии фронта. Мол, такие тоже считаются партизанами. В своих деревнях им не разрешалось покидать жилища с наступлением темноты.

Одолев за две ночи путь, мы в три часа утра прибыли в Горки.

Неделю я выполнял обязанности выдвинутого корректировщика огня. Времени не хватало даже на сон — в мою задачу входило изучить район предстоящих стрельб перед нашими позициями. Всегда наготове, постоянно следить, чтобы враг не захватил тебя врасплох, ведь до его позиций два шага, и ко всему иному и прочему дождь, этот нескончаемый дождь, и ты промок до костей, и нервы на пределе. По ночам время от времени открывали заградительный огонь. Из-за участившихся атак партизан приходилось утраивать посты боевого охранения.

На какое-то время на всем Восточном фронте наступило затишье. Но мы-то не знали, что Красная Армия воспользовалась им для подготовки крупномасштабных операций с целью полного разгрома группы армий «Центр».

Май 1944 года

Когда меня перестали использовать как корректировщика огня, наш лейтенант отправил меня наводчиком на второе орудие. Командиром расчета был 16-летний кандидат в офицеры, только что из военного училища.

Внезапно весь наш дивизион срочно отправили в тыловой район на борьбу с партизанами. Целые сутки мы подвергали беспрерывному обстрелу обширный участок леса. Пехота также участвовала в этой операции. Она прочесывала местность. Целью операции было предотвращение окружения нас врагом в Орше и ликвидация партизан в нашем тылу.

После этого неожиданного рейда нас снова бросили на передовую. Мы обстреливали стратегически важные цели — мосты, участки дорог, чтобы замедлить передвижение войск противника.

До 20 июня мы еще удерживали линию обороны, но потом контратаки русских участились.

В ночь на 17 июня создалась угроза прорыва русских танков на наш правый фланг. Мы оказались втянуты в ожесточенные оборонительные бои. Весь дивизион не отходил от орудий — мы стреляли и стреляли. Руководимые страхом, мы творили немыслимое. И нам все же удалось совладать с натиском русских, хотя мы понимали, что предприми они еще одну такую попытку, и нам не удержаться.

После этого началось отступление нашей 157-й дивизии. По ночам мы сменяли позиции, отходя в тыл, а днем кипели оборонительные бои. Мы не давали русским подойти к нам вплотную, чтобы всегда иметь возможность отхода.

Группа армий «Центр»

Июнь 1944 года

В кровавом четырехугольнике между Минском, Витебском, Оршей и Бобруйском кроме моей 157-й дивизии сражались еще тридцать семь общей численностью в 37 ООО человек. Нам же противостояли 180 советских дивизий.

Кроме того, в распоряжении Советов имелось:

6000 танков.

5000 артиллерийских орудий.

7000 самолетов.

В то время, как у нас:

1500 танков.

1500 артиллерийских орудий.

1200 самолетов.

В общей сложности Красная Армия бросила в бой около 2 миллионов солдат. Наше поражение было предопределено.

Русские с 22 июня по начало июля 1944 года сумели продвинуться на запад более чем на 300 километров. Мы оказались полностью отрезанными. Потери группы армий «Центр» к этому времени равнялись почти удвоенным потерям во время катастрофы под Сталинградом. А там было разгромлено 28 дивизий общей численностью 350 000 человек.

Гиммлер, в речи перед гауляйтерами в Познани 3 августа 1944 года, заявил следующее:

«Мы должны уяснить, что подобный разгром имеет под собой абсолютно невероятную причину — нет и не может быть внятного объяснения тому, что группа армий такой величины просто бесследно исчезает!»

Прибегая к вот таким сомнительным доводам, виновники гибели миллионов и миллионов людей пытались снять с себя ответственность.

Задним числом вынужден констатировать, что нами правил режим, для которого было совершенно безразлично, к какой расе ты относился, к «нашей» или же к «чужой». К этому следует добавить, что эти безумцы не имели ни малейшего представления ни о военной стратегии, ни о ведении войны вообще. В своей мании величия они были склонны к неверной оценке любой ситуации. Не говоря уже о том, что привело к гибели огромного числа солдат, о миллионах погибших в концлагерях и в результате варварских бомбардировок обеих сторон.

22 июня Советы перешли в наступление. Размах этой операции далеко превосходил все, что предпринималось до сих пор в ходе Второй мировой войны.

Для нас же, солдат 7-й батареи, это снова означало безнадежное отступление с боями, новый этап гонок со смертью. Ни о капитуляции, ни о добровольной сдаче в плен никто и не помышлял. К тому же нам постоянно втемяшивали в голову: «Русский плен — гибель!» Соответственно, русского плена страшились пуще чумы, вот поэтому и выбирали бегство как наименьшее из зол.

И мы по непроезжим дорогам отступали, отходили с боями. Чаще всего ночью. Мимо Орши, превращенной бомбежками и артобстрелами в сплошные руины.

Занимался день. Мы до сих пор так и не вышли к рокадному шоссе, тому, которое на протяжении всей кампании в России служило основной транспортной артерией, по которой осуществлялся войсковой подвоз.

Вдруг нам было приказано: немедленно занять позиции в открытом поле — рокадное шоссе уже в руках Красной Армии. В тот день нас непрерывно поливала снарядами русская артиллерия, включая знаменитые «катюши». Земля содрогалась, вокруг грохотало до боли в ушах. В воздух швыряло и технику, и людей. Впряженные в телеги лошади, обезумев, носились повсюду. Многие погибли от прямых попаданий. Мы оказались в безвыходной ситуации. Кое-кто, кто еще мог, пытался укрыться и даже окопаться в свежих воронках. Ни о каком отпоре неприятелю речи не было. В любую минуту можно было ожидать, что и в тебя угодит снаряд. Вот тогда сразу все бы и кончилось. Немецкая сторона уже была не в состоянии организовать воздушную оборону. Часть наших «тигров» и мы вместе с нашими пушками обороняли восточные подходы, откуда на нас неумолимо надвигались русские танки.