Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб - Александр Николаевич Борисов

Красильников и его агенты не спускали с него глаз. В письме к директору Департамента полиции в феврале 1910 года он писал: «Ротмистр Эргардт вошел в сношения с парижскими друзьями, за исключением одного, которого принял я». Друзьями Красильников называет секретных сотрудников. «Передача друзей, — продолжает он, — совершилась вполне благополучно и без всякого личного посредства ротмистра Долгова. Что же касается до иногородних, то я имею в виду вызвать для личного свидании только некоторых из них, с менее же интересными ротмистр Эргардг вступит в сношения письменно». Красильников добавлял, что «во всех имевших место собеседованиях всеми без исключения высказывалось не только опасение, но даже убеждение, что у Бурцева имеются в Департаменте полиции верные друзья, сообщающие ему все, что им удается узнать интересного».

Предположения провокаторов были сущим вздором. Бурцев никого не имел в Департаменте, однако всем говорил об этом. Так, в январе 1913 года Красильников узнал от секретного сотрудника, освещавшего Бурцева, что тот якобы получил из Департамента полиции сообщение. Красильников известил об этом Особый отдел полиции. В ответ на это заведующий Особым отделом просил его «добыть, если представится возможным, фотографический снимок почерка лица, сделавшего сообщение Бурцеву». На случай же, если удастся достать фотографию письма или же письмо писано измененным почерком или на машинке, заведующий Особым отделом А. М. Еремин придумал целый план проверки лиц, заподозренных им в выдаче тайн Департамента полиции.

С этой целью Еремин предлагал Красильникову «от имени Бурцева прислать в Петербург по указанным адресам письмо с предложением доставить известные адресату и возможные для последнего сведения с обещанием оплатить их крупной суммой, причем редакцию каждого из писем видоизменить, указав для каждого ответа по возможности другой адрес до востребования, но так, чтобы высланный из Петербурга ответ был доставлен вам, а не Бурцеву».

Заподозрены были в выдаче тайн Бурцеву следующие лица в Петербурге: 1) Васильев И. С.; 2) Васильев М.Д.; 3) Ширков К. К.; 4) Семенихин С. Г.; 5) Преображенский Д. М.

Через 11 дней Еремин добавлял, что надо «в следующих письмах не указывать на бывшее будто бы сношение Бурцева с адресатами, а предлагать последним доставлять за определенную и значительную сумму интересующие автора, т. е. Бурцева, сведения, которые могут быть извлечены из дела Департамента полиции». «Кроме того, — писал Еремин, — если с течением времени представится необходимость во временном прекращении высылки вами писем от имени Бурцева впредь до особого распоряжения, то вам будет выслана мною условная телеграмма за обыкновенной подписью „Орлов" следующего содержания: „Препятствий к выезду Женеву нет“».

Из заподозренных откликнулся М.Д. Васильев (на адрес «Шарля Дермонта»): «Получил Ваше письмо, подпись которого мне совершенно незнакома. <…> Такое редкое совпадение моих имени, отчества, фамилии и места жительства, на которое я недавно лишь переехал, не что иное, как недоразумение. Письмо Ваше для меня загадочное. О каком обещании с моей стороны Вы упоминаете? Да и вообще, если Вам угодно со мной разговаривать, я просил бы подписать фамилию ясно и полностью».

Пока это письмо дошло в Париж, № 1 представил Еремину загадочнее письмо от якобы Бурцева. В итоге план Еремина не удался.

Летом 1913 года кто-то донес Департаменту полиции, что некая Нина Петровна Козьмина предпринимает с некоторыми товарищами при участии «известного эмигранта В. Л. Бурцева» экскурсию на Кавказ.

«Это сведение лишено всякого основания, — писал Красильников, — по ходу своей деятельности вообще, а в настоящее время в особенности Бурцев далек от каких бы то ни было экскурсий. В данное время вся его деятельность сводится к приисканию средств к существованию и к поддержанию находящихся на его иждивении Леруа и Леона. Поездка его на юг Франции и в Италию, где он надеялся добыть нужные ему деньги, не увенчалась успехом. Он получил только обещание, что деньги ему будут даны в конце августа или начале сентября. Если же он обещанного не получит, то, не имея возможности без денег продолжать свою разоблачительную деятельность, он, по его словам, уедет в Россию, так как без денег ему за границей делать нечего».

Не известно, достал ли Бурцев денег, но осенью того же года он нанес охранке тяжкие удары. Галерею разоблаченных в 1913 году доносчиков открыл Глюкман.

Рязанский мешанин Мовша Мордкович Глюкман (он же Гликман, он же Дликман) родился в 1880 году. По профессии слесарь. В революционной среде был известен под кличками «Мишель», «Михаил Саратовец», «Аполлон». Привлекался по политическому делу в Рязани. После был осужден на поселение по делу о Саратовском губернском комитете партии социал-революционеров.

Состоя секретным сотрудником пермского охранного отделения под кличкой «Ангарцев» с ежемесячным жалованьем в 250 рублей, Глюкман в мае 1911 года по распоряжению генерала Курлова был командирован в Париж. Первоначально доносил своему начальнику, полковнику Комиссарову. В августе того же года был принят в число секретных сотрудников заграничной агентуры под кличкой «Ballet». Заподозрен в сношениях с охранкой еще во время ссылки, но реабилитирован заявлением ЦК партии социалистов-революционеров в «Знамени труда», № 33. У заграничных товарищей Глюкман вызвал недоверчивое отношение. Когда те назначили суд над ним, Красильников отказался от его услуг.

По своей неосторожности провалился провокатор Дорожко. Федор Матвеевич Дорожко, крестьянин Гродненской губернии, Голынской волости, деревни Слыси-но, кожевенник, привлекался в Санкт-Петербурге по делу об экспроприации в Фонарном переулке. Состоял затем секретным сотрудником заграничной агентуры под псевдонимами «Мольер» и «Жермон» на жалованье в 600 франков в месяц. По официальному свидетельству, «польза делу политического розыска этим лицом принесена несомненная, в особенности в первые годы его сотрудничества — с 1906 до 1910».

Дорожко доносил о деятелях парижской группы эсеров-максималистов (Наталья Климова, Клара Зельцер, Липа Кац и другие). Роль Дорожко обнаружилась случайно: он писал письмо, прося об уплате жалованья; письмо это попало по недоразумению в руки присяжного поверенного Сталя и от него — к Бурцеву. После этого 4 мая 1913 года Дорожко был разоблачен как провокатор.

В апреле 1913 года Красильников сообщил Департаменту полиции, что ввиду попыток Бурцева войти в сношения с Дорожко «дальнейшее пребывание последнего в Париже сделалось крайне тяжелым, что и побудило его возбудить ходатайство о помиловании и разрешении ему возвратиться на родину».

По мнению Красильникова, Дорожко заслуживал высочайшей милости, «так как из бывшего-максималиста стал самым убежденным и преданным монархистом». Однако Департамент полиции ходатайство это отклонил. Дорожко вскоре после этого, по утверждению Красильникова, уехал в Северную Америку.

Осенью 1913 года деятельность Бурцева принесла Красильникову большие заботы и огорчения. 23 ноября (6 декабря) 1913 года Красильников доносил Белецкому: «По поступившим от