Русский диверсант - Сергей Михеенков

— Не был я ни у какого генерала. Был у полковника. У командира полка.

Воронцов сквозь боль в висках и затылке вспомнил, чем закончился его визит в штабную землянку, и поморщился.

— Это ж что, батя наш тебя так накачал? — засмеялся старшина, сидевший в дальнем углу и занимавшийся ремонтом телефонной трубки.

— Батя. Пили одинаково. Он хоть бы в одном глазу, а меня сразу под стол потянуло…

— Хорошо ж ты, Сашок, кубари обмыл.

— Голова болит. Как после контузии.

— А я тоже спирт пил, — послышался еще один голос, и Воронцов увидел лейтенанта Могилевского. Лейтенант стоял возле умывальника и, глядя в осколок зеркала, прилаженного на полочке, брился опасной бритвой. — Бойцам перед боем канистру принесли. Налили и мне. Чуть не задохнулся! — И лейтенант засмеялся.

— Между прочим, товарищ лейтенант, — выждав, когда снова наступит тишина, сказал Нелюбин, — с бойцами пить не надо. Видел я, как они тебя по плечу хлопают. Нельзя. Ты, лейтенант, не обижайся. Но меня, старика, послухай. Я и в солдатах свое отходил, и в старшинах. И теперь вот во взводных, бог даст, похожу. Солдат — это солдат. А офицер — это офицер. И солдат должен чувствовать, что перед ним — командир. И офицер должен понимать, что перед ним — солдат, существо беззащитное и требующее всяческой заботы.

Воронцов умылся, оделся в новую форму. Ремни пахли военторгом, добротностью. Однажды, еще в училище, он зашел в городской военторг. Чего там только не было! И он решил, что, когда окончит училище и получит лейтенантское звание, обязательно купит себе все, что нужно. И даже начал откладывать на это деньги. Лейтенантское звание он получил только вчера. Да и кубарь в петлицу понадобился всего один. А деньги, которые он откладывал, чтобы купить хорошую офицерскую полевую сумку, латунный наручный компас, яловые утепленные сапоги и еще кое-какие мелочи, ушли на покупку хлеба в деревнях, когда выходил из окружения. Кое-что он отдал Пелагее, чтобы она потратила их на детей. Эх, Пелагея, Пелагея…

Форма сидела на нем ладно. Сапоги поскрипывали. Воронцов подошел к умывальнику, заглянул в зеркало. Из глубины полусумрака землянки на него смотрело худощавое лицо человека лет тридцати, со скобками морщин вокруг рта. Даже глаз своих он не узнал. Они были темнее и глубже. Он отвернулся и сказал:

— Мы зачислены командирами взводов в штрафную роту. Знаете об этом?

— Знаем, Сашок. Знаем.

— Сегодня-завтра будет закончено формирование. Роте дадут номер. И — вперед.

— Куда же нас пошлют? — спросил Могилевский.

— А сюда. На высоты. Высоты будем брать.

— Мой-то взвод — первый, автоматный, — улыбнулся Нелюбин. — По новому штату.

Воронцов вспомнил о своей винтовке. Солодовников обещал ее вернуть.

— А что, Могилевский…

— Меня Борисом зовут, — представился лейтенант Могилевский. — Борис Могилевский. Родом из Витебской области.

— Александр Воронцов. Можно просто — Саша.

— Кондратий Герасимович Нелюбин. Мы с Сашком, товарищем Курсантом, — смоленские.

— Очень приятно, — застенчиво улыбнулся Могилевский. — И давайте на «ты». Хорошо?

Нелюбин посмотрел на него и покачал головой.

— Прости, Саша, я тебя, перебил…

— Да я спросить хотел: Седьмую вашу всю, что ль, на положение штрафной перевели?

— Нет. Только третий взвод. Мой взвод в полном составе. Я слышал, что три других взвода, в том числе и ваши, будут сформированы из числа бойцов и сержантов дивизии. После приказа «Двести двадцать семь» такие роты формируются при каждой дивизии.

— Я этот приказ читал еще летом. — Нелюбин наконец покончил со своим рукоделием и начал одеваться. — Там и о штрафных батальонах говорится. Специально для офицерского состава. А на этих высотах, ребята, я уже бывал! — вдруг сказал Нелюбин. — Вот спихнуть бы нам их оттуда! Не сидели бы здесь, в болотах.

…Однажды приказали построиться. Приехал батя. Посмотрел на шеренгу, прошелся вдоль, заглядывая в лица.

— За что осужден? — спросил молодого артиллериста, одетого в ватник.

Артиллерист шагнул из строя и четко доложил:

— Рядовой Миронов! Неповиновение старшему по званию.

— Кто был старший по званию?

— Командир батареи старший лейтенант Гребенщиков.

— Это — грубое нарушение устава. Какой вы солдат, если не слушаетесь своего командира?! — Губы у полковника Колчина затряслись. Говорил он громко, чтобы слышали все. — Когда это произошло? Во время боя?

— Никак нет. Дивизион отвели на отдых. Проводили учебные стрельбы. Товарищ старший лейтенант Гребенщиков приказал по часу бегать вокруг позиций, потом стрелять.

— Так?

— А я отказался.

— Стрелять?

— Нет, бегать. После продолжительной пробежки мне трудно наводить. А после каждого промаха по мишени товарищ старший лейтенант Гребенщиков назначал еще несколько кругов.

— И что, ты никак не мог попасть?

— Иногда снаряд проходил мимо цели.

— Кем ты был в расчете? Наводчиком?

— Так точно, наводчиком. — И боец лихо вскинул к виску ладонь. — Наводчик первого орудия второго взвода третьей батареи, бывший младший сержант Миронов!

— Ты знаешь, что тебя ждет, сынок? — внимательно глядя в глаза штрафнику, спросил вдруг подполковник Колчин.

— Знаю, товарищ полковник. Атака.

— Да, сынок. Постарайся ее провести так, чтобы ваш взводный после боя тут же подготовил на вас положительную характеристику. А я эту реляцию подпишу. — И вдруг сказал: — А твой командир батареи — раздолбай!

— Ты? — Остановился полковник возле высокого плечистого бойца в поношенной шинели последнего срока. Шинель его явно теснила.

— Рядовой отдельной штрафной роты Котов!

— Что, сынок, маловата шинель?

— В строю терпимо, а вот в бою… Да я ее, товарищ полковник, брошу! — нашелся вдруг боец. — Все равно налегке побежим.

— Это верно, бежать придется налегке. А вот шинель бросать не надо. Солодовников, — тут же сказал он ротному, следовавшему за командиром полка, — замените бойцу шинель на больший и подходящий размер. За что наказан?

— Бес попутал! — ответил Котов, часто моргая и стараясь не смотреть в глаза командиру полка.

— Это ж какой такой бес тебя, такого детину, мог попутать? А?

Строй шевельнулся, вздохнул, загудел. Ротный вытянул шею, и шеренга снова окаменела.

— Известно какой. — Котов еще некоторое мгновение мучительно моргал в пустоту и выдохнул: — Баба.

— Так бес или баба?

— Баба, — признался Котов.