Потом была победа - Михаил Иванович Барышев

пройдет, чтобы не падала на Рочегу злая морянка, вздымающая на заливе саженные волны. Поэтому дома в деревне отвернулись от моря и уставились в вековую хмарную тайгу. Только новая двухэтажная школа, сложенная из кирпича на месте развалившейся часовни, смело смотрится в морскую даль большими окнами.

На другой стороне залива против Рочеги — лесопильный завод. Штабеля кругляка на нижнем складе, пакеты пиловочника на бирже, две черные трубы над древним сосновым бором. Гудок лесозавода в деревне вместо часов. Утром прогудел гудок — смена началась на заводе, начинается работа и в колхозе. По вечернему гудку шабашат на обеих сторонах залива.

Рочега с лесопильным заводом связана не только гудком. Многие из деревни работают на заводе и живут там в поселке. В новых четырехэтажных домах, ровными линиями поставленных в сосновом бору, который чудом уцелел при постройке лесозавода. Приезжающие в поселок и по сей день дивятся корабельным соснам, рядами выстроившимся на улицах.

Рочегу заводчане не забывают. Каждую субботу после гудка на деревянной пристани собирается к перевозу заводской народ. Да и земляки тоже не упускают случая побывать на заводе. Кто в гости приглашен, кому надо в заводской универмаг заглянуть, кто просто по своему «дитятку» соскучился, хотя у этого «дитятки» в плечах косая сажень и зазнобушка к свадьбе платье готовит.

Перевозчику Федору Заболотнову работы вдоволь. Его смоленый карбас с косым парусом с утра до вечера бороздит залив. На завод везут крынки с молоком, стопки свежих шанег и крутые яйца, сваренные в самоваре. Частенько в карбас грузятся мешки с картошкой, бочонки с отборными беломорскими сельдями или свежей камбалой. В Рочегу Федор доставляет связки баранок, калоши, полупальто с меховыми воротниками, а иногда половые доски, тес, обрезки брусьев, годные и для потолочных балок и для перекладин крыльца.

Отдыхает Федор, только когда задувает морянка. Сырой, шквалистый ветер начинается внезапно. Из-за дальнего мыса вылезает маленькая лохматая тучка и за полчаса разрастается в полнеба. На заливе наступает тишина. Стихает рябь, не шелестят в прибрежных камнях волны. Вода сереет, становится тяжелой и тусклой. Чайки с тревожными криками несутся к укромным расселинам в прибрежных скалах. Карбасы и рыбацкие лодки поворачивают к берегам.

Ветер сваливается на залив неожиданно, словно брошенный кирпич. Вода всплескивается пенными барашками, раскачивается и начинает гулко хлестаться о берега, словно ей становится тесно в заливе. Возле скал бурлят водовороты, а на лудах — гранитных островках, высовывающихся из воды метра на два, волны взлетают зелеными гривастыми стенами и зло плюются пеной.

Ветер то затихает на минуту, то налетает с такой силой, что снасти жалобно свистят и парус становится тугим; кажется, ткни иголкой — и он разлетится лохмотьями сырой парусины.

Морянка приносит дождь. Он затягивает берега туманными контурами, заливает лицо и пронизывает рыбацкие куртки.

Из-за этой морянки отвернулись от залива дома в Рочеге: окна и двери не выдерживают напора ветра и дождя, проникающего в пазы затхлой сыростью. И приезжий директор школы до сих пор ругает строителей, которые не послушали рыбаков и повернули школу окнами к морю…

Сегодня ветра нет. Федор гребет неторопливо. Спешить некуда: до конца субботней смены на заводе еще часа два, а единственный пассажир, деревенский почтальон Василий Аверкиев, тоже не торопится. Василий сидит на корме, поставив между ног дерматиновую сумку, в которой сиротливо лежат два-три письма.

Василий ездит через залив, чтобы взять на лесозаводе почту, которую туда привозят катером часов в восемь вечера. Облокотившись о смоленый борт карбаса, он щурит белесые, словно выцветшие глаза и временами скребет пальцем впалую щетинистую щеку.

— Стекло добыл, Федор? — спрашивает Василий, отрываясь от переливающейся сонной воды.

— Вчера еще перевез. Подрядился на этой неделе застеклить, — отвечает Федор, откидываясь при взмахе весел. — Осенью новоселье буду справлять.

— Знатные хоромы отгрохал! — говорит Василий. — Пашку Вайванцева и того перешиб. Позавчера он мимо твоей стройки шел, так аж скосоротился от злости. Крыша его в нервность вводит. Первый в Рочеге твой дом, у которого крыша на четыре ската.

На круглом лице Федора появляется улыбка. Он показывает Василию крепкие желтые зубы.

— На будущее лето я стены досками обошью и выкрашу.

— Крепко ты, Федор, берешь! Мне бы так научиться! — Василий вздыхает и по-детски сутулится. — Неудалой я какой-то.

Он кутается в ватник и снова смотрит на воду.

Почтальон — соломенный вдовец. Живет он в полуразвалившейся избушке, вросшей в косогор. Стены ее подперты бревнами. Хозяйство Василий вести не умеет. Крошечный огород, засаженный картошкой, весь зарос бурьяном. Василий все собирается бурьян выполоть, а картошку окучить. Но как-то времени на это не выходит: то надо книжку с ребятишками прочитать, кораблики им из полена выстругать, то на рыбалку сводить.

В деревне Василия любят, хоть и не уважают его бесхозяйственность. Все знают, что до осени картошку свою он не прополет. Да и полоть ее расчета нет. Посажена она не вовремя, и осенью со всего огорода можно накопать полмешка такой мелкоты, с которой возиться нет никакого проку. Осенью бабы будут срамить Василия, а тот начнет растерянно моргать и говорить, что на будущий год он такого нипочем не допустит. Кончится тем, что бабы выделят ему по ведру картошки из своих запасов, а ребятишки, считающие избу Василия своей, станут носить ему пироги и шаньги, завернутые в расшитые утиральники.

Зато после каждой зарплаты в доме Василия дня три стоит пир горой. На столе — конфеты, кульки с пряниками, леденцы в жестяных банках, коробки с макаронами и синие пакеты сахару. Бойко пускает пары кособокий, тронутый зеленью самовар, и каждому, кто проходит мимо дома, Василий призывно машет рукой.

Перевозчик относится к Василию как к малолетке, увлеченному строительством игрушечной мельницы, которую либо снесет дождь, либо разорит невзначай чья-нибудь неосторожная нога.

— Кому стрелки-то везешь? — Федор кивает на пучок строганых палочек с перьями, который торчит из кармана почтальона.

Тот смущенно моргает и прикрывает палочки полой ватника.

— Да так… Человек один просил… Витька Мартемьянов.

«Человек!» — усмехается про себя перевозчик, припомнив черного, как грач, Витьку с цыпками на босых ногах, и начинает грести размашистей.

Федор Заболотнов на пустяковинку время не потратит. Ему нужно дело крепкое, стоящее. Он знает, как люди живут. За десять лет, что его в деревне не было, немало объехал. Посмотрел на людей и сам в житье-бытье тоже понаторел.

В родную деревню Федор возвратился два года назад.

Односельчане тогда не сразу признали грузного земляка, одетого в зеленый плащ и жирно смазанные сапоги. Заболотнов вытащил из карбаса три больших чемодана и помог сойти на берег жене.

На расспросы односельчан