Владимир Богомолов. Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - Владимир Богомолов

При переправе на исходный берег на КП дивизии по закону подлости все лепилось одно к одному.

— Надо ехать, а вас нет! — говорю я водителю амфибии.

— Огоньку не найдется, лейтенант? Куда ехать? — вполголоса возбужденно отвечает Кустов. — Только что из корпуса получена радиограмма: «Все рейсы прекратить, машины из воды поднять!» Я письмо не успел отправить. Если что — пожалуйста...

Вот это абзац!

— Чья радиограмма?

— Командира батальона амфибий. Вот она: «Клумба — Я — Мак 4 Видимость нулевая Ответьте немедленно».

Замолчать это распоряжение я не имею права — это было бы преступлением. Я должен немедля принять решение, и я его принимаю.

— Кустов, — говорю я, притягивая к себе старшину за локоть и ткнувшись лицом в его лицо, — сейчас же доложите о радиограмме подполковнику Сергееву. Только ему. Пусть он решает!

Он отходит, но радист, обремененный опытом первых лет войны и двумя тяжелыми ранениями, как я потом понял, не захотел включать передатчик, чтобы не навлечь на себя огонь противника.

В кромешной тьме и под непрерывным холодным дождем наш буксирный катер, сокращенно называемый «семерка»^[34] , борясь со стремительным течением и большими волнами, медленно рассекал темную, коричневатого цвета воду.

Порывы шквального ветра. Исходный берег реки вообще не просматривается, и впереди — никаких ориентиров. Мы могли рассчитывать на поддержку огромного числа артиллерийских орудий с возвышенного восточного берега Одера, но они почему-то молчали. Шли на ощупь более получаса, увертываясь от боковых волн. Болтало нещадно. Механик-водитель, изменяя движение машины относительно волн и ветра, совершая повороты, направлял «семерку» к берегу переменным курсом, пытаясь уменьшить коварную и опасную качку.

— Старший лейтенант, — оборачиваясь, нарушает молчание командующий, — мы долго будем вот так телепаться, как дерьмо в проруби? Доложите обстановку! — приказывает он.

Я приближаюсь к его уху и шепчу:

— Слушаюсь!.. Места высадки и погрузки на обоих берегах закрыты из-за сильного артиллерийского обстрела. Высаживаться там мне запрещено.

Я стараюсь ответить как можно лаконичнее и точнее.

— Кем запрещено?

— На плацдарме — комендантом переправы инженер-майором Казарцевым. Немцы из пулеметов обстреливают там берег на всем протяжении. Вы слышите, как молотят?..

— Так фланкирующий или фронтальный огонь? Тридцать четыре или сорок два?^[35] — спрашивает командир корпуса.

— Они различаются по весу, — докладываю я. — ЭмГэ-сорок два на три килограмма легче. По звуку стрельбы они неразличимы. Возвращаться к причалам погрузки и высаживаться там мне категорически запрещено.

— Кем запрещено?

— Подполковником Сергеевым. Он приказал вернуться на правый берег, спуститься вниз по течению и высаживаться в полутора-двух километрах ниже места погрузки. Но там над берегом линия обороны соседнего корпуса Сто тридцатой гвардейской дивизии — в темноте они могут нас перестрелять.

— Резон, — отмечает командир корпуса. — Мы здесь телепаемся, а они в сторонке и в полном порядке. — Он оборачивается ко мне: — Вы обстановку контролируете? Ваше решение?

— Так точно! — бодро отвечаю я и по привычке добавляю: — Аллес нормалес!

— А начальники хороши! — тихо говорит ему командующий. — Каждый отбоярился и снял с себя ответственность. Суть дела не важна!

— Ваше решение? — снова повторяет и оборачивается ко мне командующий. — Что вы конкретно собираетесь делать?

— Продолжаю выполнять боевую задачу по доставке вас и командира корпуса на плацдарм. Я решил: будем высаживаться между «Альпами» и «Балтикой», примерно посередке, там, где в первую ночь я высадил командира дивизии полковника Быченкова.

Я нарочно говорю «высадил», чтобы они поняли, что я не случайный неопытный пацан.

— Резон! — опять замечает командир корпуса.

«Я решил» — не раз встречалось мне в боевых приказах и всегда вызывало восхищение своей безапелляционностью. Я стараюсь говорить приказным языком, не торопясь, спокойно и уверенно, чтобы они были убеждены, что я все время полностью контролировал и контролирую обстановку, а переправиться через Одер — для меня все равно что два пальца обмочить.

— Так в чем дело? Что вам мешает? Чего вы ждете? — спрашивает командующий.

Для себя я ситуацию реально оцениваю как хреновую: и вернуться не можем, и угодить при высадке в такой адской темени без ориентиров можем прямехонько к немцам.

Ориентирами при высадке на плацдарм должны были служить короткие трассирующие очереди, но из-за сильного дождя мы их не увидели. Сейчас их вообще перестали подавать.

— Нам нужны ориентиры. Мною только что передана радиограмма на личную рацию полковника Быченкова с просьбой без промедления выслать на берег маяки и обозначить место высадки ракетами. Для этого требуется 15—20 минут. По рации передал, что продолжаем движение... но квитанции^[36] не получил.

— Выполняйте! — помедля несколько секунд, приказывает командующий. — Федотов, а мы к немцам так не приплывем?

— Никак нет! — бодро заявляю я и дублирую: — Кустов, ты понял?

— Чего ж тут не понять?

— Сколько до берега?

— Метров четыреста—пятьсот.

В этот момент сильный удар очередной большой боковой волны развернул идущий впереди буксир, и тут же днище его корпуса заскрежетало по какому-то подводному препятствию, катер накренился настолько, что стала поступать вода. Механик-водитель пытается безуспешно изменить направление движения «семерки», чтобы избежать неминуемого столкновения с амфибией. Но амфибию поднятой волной швыряет носом в борт «семерки». Только этого не хватало!