Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон

В семистах милях от нас рядовой Гибсон Клаф из Салема примерно в то же время пришел к такому же выводу. Он записался на службу в экспедицию в Краун-Пойнт, но узнал, что его подразделение отправили стоять в гарнизон Луисбург и отпустили регулярные войска, чтобы они сопровождали Вулфа в Квебек. Это и так разочаровывало, но по мере того, как сентябрь переходил в октябрь, жизнь в крепости становилась все более мрачной. Все более вероятным казалось, что «мы останемся здесь на всю зиму в каменных стенах», — ворчал он в своем дневнике, не имея даже перспективы получить «хорошие спиртные напитки для поддержания духа в холодные зимние дни». То, что его держали дольше срока контракта, было почти невыносимо для Клафа, который жаловался, что «хотя мы и англичане по рождению, мы лишены английской свободы», и мрачно отмечал, что «теперь мы видим, что такое быть под военным положением и быть с регулярными войсками, которые немногим лучше рабов своих офицеров». Солдаты полка Клафа согласились с этим, и 1 ноября они подняли мятеж, отказавшись от дальнейшей службы. Даже прибывшее письмо от губернатора Массачусетса с известием о том, что Генеральный суд согласился выплатить премию за службу в течение зимы, не успокоило их. Только угроза применения силы, невозможность бегства с мыса Бретон и обещание полковника вернуться в Бостон и добиться их освобождения убедили солдат вернуться к исполнению своих обязанностей[519].

Подобные эпизоды разочарований и откровенных мятежей среди провинциалов — а их можно было бы добавить еще немало — свидетельствуют о том, в какой степени опыт военной службы формировал их мнение о регулярных войсках, рядом с которыми и под чьим командованием они служили. Даже в таком успешном году, как 1759-й, главное воспоминание, которое провинциал Новой Англии мог бы увезти домой из армии, вряд ли было приятным. Для тысяч простых людей, таких как Руфус Путнэм (который «принял решение больше не участвовать в военной службе») и Гибсон Клаф (который решил, что «когда я выйду из их загона [т. е. Луисбурга, но в более общем смысле — из-под власти регулярных войск], я буду заботиться о том, как попасть туда снова»), чистым эффектом провинциальной военной службы стало разочарование. Как бы колонисты в целом ни радовались британским победам, для самих провинциалов война была не более чем затяжным, часто болезненным уроком различий между ними и регулярными войсками: различий более глубоких, чем почти каждый из них, полагая, что они ни больше, ни меньше, чем «англичане по рождению», имел основания ожидать[520].

В то же время неисправимое легкомыслие провинциалов в отношении дисциплины и их готовность дезертировать или взбунтоваться, если они заподозрят, что их контракт нарушается, убедили Джеффри Амхерста, как до него Брэддока, Лаудуна и Аберкромби, что американцы обладают гораздо меньшими качествами характера и твердости, чем настоящие англичане. Когда в начале ноября жители Новой Англии начали дезертировать из Краун-Пойнта, Амхерст обнаружил, что у него нет другого выхода, кроме как уволить их, поскольку заставить их встать в строй не было никакой возможности. «Провинциалы, — писал он, — вбили себе в голову, что от них мало толку. Я слышу, что они дезертируют со всех постов, где я был вынужден оставить некоторых, и несколько человек сбежали, имея причитающиеся им деньги. Это будет большая экономия для общества». Он уже далеко продвинулся в формировании того, что станет его итоговым мнением: «Пренебрежение приказами и учеба для собственного удобства, а не для пользы службы, слишком часто служили основанием для жалоб на некоторых провинциальных офицеров и всех их людей». Они были не более чем необходимым злом, навязанным ему потребностью в рабочих и гарнизонных войсках в неутешительной войне в дикой местности. Что бы еще Амхерст ни говорил об американцах, он никогда не считал их солдатами и с нетерпением ждал, когда они и их жалкая страна останутся позади[521].

ГЛАВА 38

Празднование империи, ожидание тысячелетия

октябрь 1759 г.

Вполне предсказуемо, что реакция гражданских лиц и государственных чиновников на известие о падении Квебека была более восторженной — потому что к ней не примешивались раздражения и тревоги, связанные с военной службой, — чем реакция самих солдат. Повсюду местные и провинциальные власти устраивали тщательно продуманные публичные церемонии, в то время как люди в целом демонстрировали свою радость менее структурированными способами. В Пенсильвании, где вызванный войной рынок сельскохозяйственной продукции помогал избавиться от воспоминаний о разрушенном пограничье, филадельфийцы — за исключением квакеров, которые отказывались отмечать праздники в честь военных побед, — праздновали, освещая свои окна и разводя столько костров, что они, как говорят, затмевали луну. В Нью-Йорке, где купцы и ремесленники пировали по поводу военных контрактов, вечернее празднование «началось с большого костра и иллюминации», продолжилось «элегантным развлечением» для «всех главных лиц этого места» и завершилось «каждым… тостами, которые могли бы продиктовать верность и благодарность…; каждый из них сопровождался выстрелом из пушки, которых в общей сложности было более сотни»[522].

Бостон отметил это событие с интенсивностью, подобающей колонии, с наибольшим энтузиазмом участвующей в войне. «Утро [16 октября] было встречено звоном городских колоколов, который продолжался весь день»; была прочитана «прекрасная проповедь» губернатору, обеим палатам законодательного собрания и «огромной аудитории»; отряды ополчения устроили «ликующие пожары», а все артиллерийские орудия города и корабли в гавани присоединились к массированному салюту. Вечером в концертном зале состоялся «Музыкальный концерт», а затем процессия направилась в Фэнуил-холл, где Томас Пауналл устроил официальный ужин для законодателей, «большого числа гражданских и военных офицеров и других выдающихся личностей». До глубокой ночи губернатор и гости поднимали тосты за своего монарха и его генералов, а затем вышли на улицу, чтобы полюбоваться «красиво освещенными» окнами города, «большими кострами, сложенными пирамидально… на нескольких возвышениях» вокруг, и «обилием необычных фейерверков [которые] разыгрывались почти на каждой улице; особенно большим количеством небесных ракет, которые когда-либо видели по какому-либо случаю»[523].

Действительно, жители Новой Англии повсюду присоединились к «великим ликованиям». Однако, как и следовало ожидать от этого региона, где люди по-прежнему стремятся разглядеть в событиях провиденциальный смысл, когда дым наконец рассеялся, проповеди, вероятно, превзошли костры; и проповедники, как Старого света, так и Нового, достигли практически единодушия в своем толковании падения Квебека. С конца семнадцатого века, по их мнению, Бог наказывал свой народ поражениями и унынием, чтобы заставить его вспомнить о своих грехах и вернуть на путь праведности. На протяжении трех