Мои великие люди - Николай Степанович Краснов

чисто выскобленного стола, на котором дымятся блюда с отварной фасолью, картошкой, казанок с мамалыгой, насыпаны грецкие орехи. Седой длинноусый молдаванин, выйдя из-за стола, низко кланяется казакам, благодарит за работу. Звякнули стаканы, застучали по тарелкам вилки и ложки, все дружно принимаются за еду.

Разговоры у казаков степенные, домашние — об урожаях, о погоде. Дождавшись своей минуты, вздохнули мехи баяна, и все разговоры притихают, эскадронный запевала начинает песню:

Шел казак долиною,

Шел дорогой длинною…

К нему присоединяются другие, песня все увереннее, все громче и, вобрав множество голосов в припеве, звучит сильно и мощно:

Ой, Дон мой, Кубань моя —

Славный казачий край!..

Нежен и тих закат, золотеет серп луны, розовато-голубая звездочка разгорается над синим покоем земли, над дорогой, то ныряющей в низину, то взбегающей на пригорок. «Спать пора!» — кричат перепелки. Пробуют свои голоса лягушки, соловьи, сверчки, коростели. В закутке вздыхает корова, жуя жвачку. Журчит вода в родничке. Ветер несет пряные запахи весны.

Завтра вновь, как и сегодня, выходить с плугом в поле. Главной порукой тому несмолкающие песни казаков, то плавные, то удалые, с высвистом и гиканьем.

…Знаю, знаю, дивчинонька,

Чем тэбэ я огорчив.

Шо я вчора из вечора

Краше тэбэ полюбыв.

Маруся, раз, два, три,

Калына, чорнявая дивчина

В саду ягоду рвала…

И нет-нет да и взовьется чей-нибудь возбужденный выкрик:

— Братцы, скорей бы по домам!

— Да уж скоро. Не вечно же тянуться войне треклятой!

— Домой приедем с песнями!

— Возвернемся и будемо землю годуваты!..

На веселье пришли местные музыканты. Сначала скрипка запела, затем к ней присоединились рожок, кобза и тростянки, и все пришло в движение, завихрилось подобно метели.

Гоп, куме, не журыся,

Туды-сюды поверныся!..

Плясуны ходят по кругу с топотом, с вывертами — и вприсядку, и колесом — под взрывы дружного смеха…

Под утро — Вектор мог судить об этом по розовеющему небосклону, по зоревому холодку — наведался к нему Хозяин. Опять щедро — за себя и за Наташу — покормил сладостями, укрыл попонкой, добавил в торбу овса и, позевывая, ушел в хату. Побывали у коновязи и другие казаки — задавали корму, ласково окликали своих коней, и те отзывались — Вектор в своем эскадроне знает по голосам каждую лошадь, каждого человека. Теперь все спят. Нет-нет да и пробормочет что-то губами иной конь, взвизгнет или взлягнет — значит, снится что-то. А молоденькая кобылица комэска — знать, сон у нее веселый — вроде бы усмехается.

Дремлется и Вектору.

Вдруг — что это, сон или явь? — белогубая Гнедуха целует его, заигрывая и сманивая куда-то. Он высвобождается — так, словно бы и не был привязан, — и вдвоем они мчатся, нет, летят перед конным строем, мимо шумящего народа, держа путь на свет голубовато-розовой звезды. Позади, радуясь их бегу, смеется Старшой. Откуда ни возьмись, оказываются рядом все соперники Вектора по табуну — лохматый Батько Махно, поджарый Македонский, пегий Чингисхан, дончаки с маршальскими именами и даже белоснежный красавец Бонапарт. Вот они выходят вперед на полкорпуса, на корпус, расстояние между ними все увеличивается. Вектор прибавляет бегу, еще миг — и настигнет их, но тут ноги его теряют опору, и он, кувыркаясь в воздухе, сваливается куда-то в пропасть. Темно — ни огонька, ни звезды. Пусто — ни людей, ни коней. Бросился искать выход — стена. Кругом стена, куда ни ткнись. Закричал в ужасе, забил ногами, заметался. Будят Вектора громкие голоса коноводов:

— Шо такэ с коньми, станичник? Никогда так не беспокоились. Чи сны дурные снятся, чи беду чуют.

— День-то який выдался, хлопец! — голос Побачая. — Як тут не взволноваться!.. Мне и самому страшенный сон приснився. Бачу, будто хвашисты прорвались в наши тылы, а я в укрытии с лошадьми…

Успокаивающе гудит ровный бас Побачая. Лошади монотонно жуют, мотая головами, выбирают последние овсинки в торбах. Рядом вздыхает Орлик: все еще не может забыть свою хозяйку. Тихо по-прежнему. Знакомая голубовато-розовая звездочка висит на небосклоне дрожащей капелькой. Дрема одолевает Вектора.

И опять — что это, явь или сон? — вокруг топот, всхрап, взвизгивание и всхлипы коней. Но ни Гнедухи возле, ни Бонапарта, ни Македонского, ни Батьки Махно — только Орлик и эскадронные кони.

Резкие крики рушат ночную тишину:

— К бою! За мной!

На фоне чуть багровеющего неба мелькают темные фигуры казаков, бегущих в низину, туда, откуда летит гул моторов и лязг ползущего железа. Вспышки огня то и дело слепят глаза, нарастает пушечная пальба.

Побачай заметался у коновязи:

— Поможьте коней увести в укрытие!

К Вектору бросается Чужой, сбрасывает торбу, хочет развязать поводок, дончак, помня обиды, не дается ему, отбивается зубами и ногами. Плюнув со зла, Чужой отступается, спешит к другим коням, но тут он вдруг замирает в ужасе и опрометью кидается во двор.

Глянул Вектор в низину, а оттуда в гору, держа автоматы на брюхе, стреляя и пьяно крича, идут враги — в зеленых мундирах нараспашку, без фуражек, с засученными рукавами. Идут густой цепью и, встреченные пулеметным огнем, валятся, а живые продолжают идти.

Нескольким солдатам удается прорваться в селение, и обнаружив коней на привязи, они кидаются к ним.

Кони визжат, вскидываясь на дыбы. Лошадь комэска крутнулась на месте и с оборванным поводком ускакала. У Вектора привязь крепкая, и приходится только пожалеть, что не дал себя отвязать Чужому: сейчас бы убежал — и ищи ветра в поле.

К нему подскакивает более проворный из врагов, хочет отвязать, но дончак пускает в ход и зубы, и копыта. Тогда солдат пытается завладеть Орликом, но единственное, что ему удается, — отвязать коня, ни криком, ни кулаком не достигает своей цели. И со зла хлещет очередью из автомата по несговорчивому коню. Орлик, коротко вскрикнув, валится с неестественно запрокинутой головой. В ноздри Вектора ударяет теплый запах крови. Слезы струятся по щекам умирающего Орлика, глаза его огромны.

— Гад! — в ярости кинулся Побачай на солдата. — По лошадям-то зачем?

Враг хлещет и по нему очередью, коновод, прижимая руки к груди, падает лицом в сухую, прошлогоднюю траву.

Новая очередь приходится на долю коней, и Вектор ощущает знобящий холодок, скользнувший по шерстке, а затем ужасная боль пронизывает все его существо: по передним ногам выше колен словно кто палкой ударил, да так сильно, что невмоготу устоять, — дончак, рухнув на грудь, заваливается на бок. Недоуздок, не выдержав тяжести, лопнул — конь теперь свободен от привязи, беги куда угодно.

К этому времени казаки окончательно сминают противника, слышится их