Zа право жить - Коллектив авторов

Саша придержал мне дверь, чтобы я вышла наружу. Я держала курицу, будто спеленутого младенца. По глазам Саши было понятно, что он вот-вот заплачет, он тихо положил топор обратно на колоду. И тут курица извернулась и изо всех сил клюнула меня в руку. Слёзы сами полились не от жалости, а от боли. И нахлынула безотчетная ярость: «Я ее жалею, а она!!!»

Я сунула замотанную в тряпку курицу Саше, схватила топор, скомандовала: «Ложь её и держи за ноги!» и одним ударом отрубила голову. Голова защелкала клювом и упала в опилки. Саша держал испачканную кровью тряпку, в которой ещё дергалась незадачливая птица. Потом отпустил. Мы молча прошли мимо крыльца , Саша постучал в окно:

– Ба, забери на колоде.

На улице звенели удары мяча о биту – ребята играли в лапту.

По укропам можно сверять часы. Ровно в шесть полетели их «подарки». Ложатся стабильно —куда попало, но в радиусе трассы и жилых строений.

В подвал здания-располаги бежать опаснее, чем оставаться на месте. Поэтому мы с военкором прячемся в опорнике, возле которого сидим. Земля гудит и дрожит от прилётов – вибрация идет даже от дальних попаданий. От свиста закладывает уши. Я смотрю в глаза парнишке-военкору и думаю о том, что Володя погиб в Чечне. Война догнала его поколение раньше. Нас с Сашкой она догнала на Донбассе. Сашка ушел добровольцем.

Хватит войны и поколению этого парнишки-военкора, который так внимательно слушал про курицу, жалел её, но не боится обстрелов.

Надежда Сайгушева. НАД ДОНБАССОМ ВОЙНА

Отделилась душа от тела,

Улетела в рай…

Ну, какое убийце дело,

Что на улице май…

Что дрожит, отражаясь, небо

В чистой глади озер,

Караулит кусочки хлеба

Голубиный дозор.

Что пьянит ароматом нежным

Вишен розовый цвет,

И туманом укрыт безмятежным

Украинский рассвет.

Но взрывается глухо и жарко

Над Донбассом война,

На аллеях цветущего парка

Умирает весна…

Мародер

Несколько лет война тянулась вяло. Где-то грохотало и взрывалось. А потом ударило со всей силы!

Объявили эвакуацию. В спешке собирали сумки и чемоданы. Бежали к месту сбора.Автобус уже стоял. Вокруг выли: в салон пускали только женщин и детей.

Жена вцепилась в него, Аленка и Ванька повисли на руках: «Папа, ты с нами…»

– Я потом приеду, догоню вас…

А водитель уже закрывает двери.

Стряхнул с себя жену, ребятишек. Успел просунуть руку в щель, задохнулся от боли. Кто-то подскочил, стали помогать, открыли. Впихнул своих. Даже не попрощались… Автобус, тяжело переваливаясь, покатил, следом за ним – бабий вой.

Потом протащился еще один, голосящий и плачущий, потом еще…

Некстати подумалось: чемодан тоже уехал, надо пойти домой, взять запасной свитер и бритву.

Подойдя к дому, ничего не понял, вяло удивился: из окна кухни торчало дуло танка. На втором этаже метались темные тени. Окно с треском распахнулось, из него стали махать чем-то белым.

В спину ему ткнулось холодное и твердое. Люди с автоматами повели на площадь.

Подумал: «Расстреливать». Нет, расстреливать не стали. Толкнули в толпу. Всем желающим раздавали оружие. Обрадовался: «Будет чем защитить семью». Потом одумался: с оружием из города не выйти!

Выбрался из толпы. Надо искать своих. «Их же в Одессу повезли? Найду!»

Дороги перекрыли. Он то натыкался на посты, то оказывался в центре перестрелки. Метался между ранеными, кого-то перевязывал. Кого-то вытаскивал из-под завалов. Потерял счет часам, а потом и дням.

А ноги куда-то шли. Все еще надеялся отыскать дорогу к своей семье. Ходить по улицам не боялся: умел правильно произносить проверочное слово: «паланыться».

Неба не было. Вместо неба – черный дым. Оказался возле горящего дома. В изнеможении опустился на грязный ящик. Окоченевшее тело потянулось к огню. Кто-то сунул в руки горячую кружку. Жадно начал глотать мутный кипяток. Зажмурился от восторга. Кипяток быстро закончился. Затуманенное сознание прояснилось от голода. Вокруг на таких же ящиках, понурившись, сидели люди. Молчали. У всех одна история.

Один чудак в ярком костюме лыжника скособоченно, как сорока, мелкими шажками ходит от одного к другому, бормочет, пытаясь заглянуть в глаза:

– Оглянулся, а дома нет… Одни щепки… И горит… А там же Танька, дети… –И так – по кругу, снова и снова, от одного к другому.

Когда сидеть стало невмоготу, пошел… куда-нибудь… Искать дорогу к своим. Наткнулся на широкие ступени. В черном проеме не было двери. Люди выходили и входили. Он тоже зашел. Под ногами хрустело стекло, в разбитые окна налетал ветер со снежной крупой.

Темные фигуры копались в кучах разбитой мебели и посуды. Искали что-нибудь пригодное для жизни. Для жизни? А она где-то есть?

Побродил по захламленным помещениям. В дальнем углу наткнулся на запакованные подушки и одеяла. Схватил подушку: может, получится где-нибудь поспать… Нет, лучше одеяла. Их можно обменять на кусок… хоть чего-нибудь… Поесть.

На крыльце споткнулся. Но не упал. Сильные руки подхватили. Много рук… Вырвали одеяла, потащили куда-то. Какая-то тетка вцепилась ему в волосы и злобно кричала:

– Бей его! Не будет мародерствовать!

Притащили, плотно примотали к дереву. Щекой почувствовал холодную шершавую кору. Кто-то орал в ухо:

– Посмотри на меня! Не отворачивайся от камеры! Скажи, как тебя зовут!

Он бы сказал. Да имя свое забыл. И губы почему-то слиплись и не открывались. Тело превратилось в кровавый кусок боли. Голова на тонкой шее от ударов дергалась и тряслась. Он еще успел подумать: «Господи! Забери меня…»

И ушел… в пустоту.

Дорога

Проехали город. Тяжело переваливаясь, автобусы ползли по рытвинам и ямам. Земля за окном все чаще и чаще фонтаном рвалась к небу.

Остановились – дорогу перекрыли танки. Подошли военные – на груди автоматы. Водитель выскочил, стал что-то кричать, замахал руками. Солдат лениво, не целясь, выстрелил в упор. Водитель упал.

Военный залез в кабину, повел сам.

Свернули на проселочную дорогу. Объехали город. Оказались на шоссе. Автобусы медленно продвигались вперед, за ними прятались танки.