Операция «Багратион». «Оба удара главные…». К 75-летию операции - Михаил Владиславович Синицын

два главных удара. Относительно же того, что в 1944 г. они не были новшеством, стоит кое-что уточнить. Войсками Западного фронта в Московской операции командовал маршал Жуков, и в его записке к плану операции записано: «Ударом на Клин, Солнечногорск и в истринском направлении разбить основную группировку противника на правом крыле и ударом на Узловая и Богородицк во фланг и тыл группе Гудериана разбить противника на левом крыле фронта армий Западного фронта»[326]. Жуков сам пишет «о двух ударах», но в своих воспоминаниях указывает на то, что один фронт никогда не наносил двух равноценных ударов. Этот вопрос, безусловно, еще требует уточнений. Что же касается Сталинградского фронта, то здесь Василевским допущена явная неточность, так как известно: «По решению командующего Сталинградским фронтом главный удар (курсив мой. – М. С.) наносили 64, 57 и 51-я армии… Часть сил фронта должна была наступать в направлении Абганерово, Котельниковский»[327]. Считать последнее вторым ударом нельзя, так как в формулировке прописан лишь один главный удар. Впрочем, рассмотрение данного вопроса об использовании «двух главных ударов» с военной точки зрения требует отдельного исследования.

Тем не менее об исключительности применения двух ударов в Бобруйской операции писал и Телегин: «Коротко отмечу только, что окончательный вариант входил в явное противоречие с классическими канонами оперативного искусства. По замыслу К. К. Рокоссовского, опиравшегося на всестороннее, детальное знание сложившейся обстановки, принятым вариантом предусматривалось нанесение двух ударов, из которых каждый был в своем роде главным»[328]. Эти мемуары стали еще одним источником, в котором присутствует описание спора Рокоссовского со Сталиным – особо замечу, что еще ни в одной исследовательской работе оно не приводилось: «Рассказ этот записан хотя и по памяти, но вскоре после окончания войны. Ряд положений мной выверен (при записи) в личном общении с К. К. Рокоссовским…

– Наши предложения рассматривались первыми, – начал свой рассказ Константин Константинович. „Мы уже ознакомились с вашим планом, – сказал Сталин, обращаясь ко мне, – и большинство присутствующих здесь его не одобряет. Они утверждают, что ваше намерение наносить два главных удара на правом фланге идет вразрез с прописными положениями военной науки. Вы настаиваете на своем варианте?“

Я подтвердил обоснованность нашего варианта. Тогда Сталин обратился к присутствовавшим и предложил им высказать свою точку зрения. Тут мне, скажем прямо, досталось: представитель Генштаба и члены Ставки чуть ли не в один голос обвинили меня в неграмотности, в незрелости оперативного мышления и вообще в неспособности разработать план, заслуживающий рассмотрения. „Где это видано, – говорил один из выступавших, – чтобы на одном оперативном направлении наносились два главных удара, чтобы войска били растопыренными пальцами, распылялись силы и заведомо ставился под угрозу срыва успех самой операции?“»[329] Далее, уже в соответствии с мемуарами Рокоссовского, описан ход совещания в Ставке. К слову, о том, что в Москве считали, что фронт Рокоссовского действует на одном, бобруйском направлении, говорят и последующие приказы Верховного главнокомандующего. После прорыва обороны противника Москва 25 июня салютовала войскам 1-го Белорусского фронта. В приказе Верховного главнокомандующего от 25 июня указывалось: «Сегодня, 25 июня, в 23 часа 30 минут столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Белорусского фронта, прорвавшим оборону немцев на бобруйском направлении (выделение мое. – М. С.), двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий»[330].

Также стоит отметить, что общую задачу операции «Багратион» по окружению группы армий «Центр» за счет выхода в район Минска в составе 1-го Белорусского фронта должна была решать именно рогачевская ударная группировка. Поэтому когда Телегин приводит слова одного из выступавших на совещании в Ставке о том, что «заведомо ставится под угрозу срыва успех самой операции» за счет распыления сил, – это в целом сочетается с общим замыслом Генштаба. Рокоссовский ослаблял рогачевскую группировку, а значит – сил на выполнение главного замысла всей операции «Багратион» выделялось меньше.

Произошедшие в Ставке события, по мнению Рокоссовского, повлияли на его дальнейшие отношения с Жуковым. «В ночь на 24 июня, – писал Константин Константинович, – мы с генералами Телегиным, Казаковым и Орлом поехали в 28-ю армию. Представитель Ставки Г. К. Жуков, в свое время горячо отстаивавший идею главного удара с днепровского плацдарма (курсив мой. – М. С.) 3-й армии, отправился туда. Уезжая, Георгий Константинович шутя сказал мне, что они с Горбатовым подадут нам руку через Березину и помогут вытащить войска из болот к Бобруйску. А вышло-то, пожалуй, наоборот»[331]. Удар под Паричами полностью себя оправдал. А вот на участке 3-й армии войска не сумели прорвать оборону противника, и, как вспоминал Пересыпкин, «на вышку поднялся Георгий Константинович Жуков. Там и состоялся не совсем приятный разговор Жукова с Горбатовым. Собственно, говорил Жуков, а командарм молча слушал»[332]. Уже в мемуарах Георгий Константинович указывал: «В труде „Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945 гг. Краткая история“ (с. 347–348) при описании Белорусской операции не совсем точно излагается ход событий в районе Рогачева. Перелом в событиях в районе Рогачева здесь объясняется успешными действиями паричской группировки фронта»[333]. Жуков видит несколько другие причины конечного успеха при прорыве на участке 3-й армии, по-прежнему не беря в особый расчет прорыв обороны противника под Паричами. Далее он находит следующие аргументы в подтверждение своей позиции: «…при подготовке операции была слабо разведана оборона противника на рогачевско-бобруйском направлении, вследствие чего была допущена недооценка силы его сопротивления. В результате этой ошибки 3-й и 48-й армиям был дан завышенный участок прорыва против южного участка. К тому же армии не имели достаточных средств прорыва. Будучи представителем Ставки, я вовремя не поправил командование фронта»[334]. При этом, судя по документам, участок под Рогачевом для немецкого командования был даже более второстепенным, чем участок под Паричами. Можно сделать вывод, основываясь на ЖБД немецкой 9-й армии, что именно под Паричами немецкое командование ожидало главный удар.

А. В. Исаев, «развенчивая миф» о споре Рокоссовского со Сталиным и решительно поддерживая версию Г. К. Жукова, приводя в качестве аргументов план от 12 мая и соображения штаба Рокоссовского начала марта (они уже рассматривались автором в данной работе), пишет: «Все это позволяет сделать предположение, что содержание разговора в Ставке было несколько отличным от того, как оно описывается в мемуарах Рокоссовского. Скорее всего, комфронта, наоборот, убеждали разделить силы между двумя направлениями, с уходом от монструозной шестикорпусной 3-й армии и отказом от развития успеха свежей 28-й армии. Вполне возможно, действительно имел место уход на „подумать“, однако с другим результатом – Рокоссовский принял решение Ставки»[335]. Автору этой книги здесь