Мой дядя Коля: попытка реконструкции судьбы - Михаил Смагин

Ознакомительный фрагментКоля приходил домой, погреться у родимого очага, а главное запастись провиантом на предстоящую неделю: понятно, денег у деревенских водилось не много, да и по-мужицки расчётливо-скуповатыми они были — зачем тратить трудовую копейку на то, чего у тебя и так хватает в натуре? Домой Коля приходил, как правило, по субботам вечером и уходил обратно тоже вечером, но уже следующего дня, в воскресенье, унося с собой котомку с продуктами. Добирался туда и обратно, разумеется, пешком — 15 вёрст для деревенского парня, как говорится, не крюк! — шёл не тужил и слякотной осенью, и снежной зимой, и красной весной. А лето Коля, конечно, проводил в родном селе, помогая отчиму в его колхозно-хозяйственных делах…

Интересно, что же нёс в деревенской продуктовой котомке «городской» старшеклассник Николай? — Бабушка рассказывала мне, что варила вкрутую десяток яиц и потом сушила их в печи, так они дольше не портились, заворачивала в тряпицу шматок сала, отрезала полкраюхи ржаного хлеба домашней выпечки, клала в мешок две-три дюжины картофелин и три-четыре луковицы, чтобы сын мог себе неделю картошку жарить, да деда, хозяина снимаемой им «квартиры», угощать хватало. (Жареная на сале картошка самая обычная деревенская еда. Помню как в Вязовом летом за столом в саду у моего крёстного отца дяди Толи, маминого брата, мы, его городские гости, каждодневно ели картошку из общей сковороды, закусывая её толсто нарезанными почти семенными огурцами — срывать недозревшие зелёные огурчики в деревне было не принято.) А вот огурцов в том Колином недельном продпайке не было: в мае они только завязывались, а в сентябре уже месяца два как отошли — свежие овощи деревенские жители ели только в их сезон, всесезонной была лишь картошка… Но, об этом он не тужил — огурцы в молодой Колиной жизни были не главным!

Уже во время учёбы в старших классах средней школы Коля решил стать инженером-железнодорожником, получить в то время одну из самых технически насыщенных специальностей. С большой степенью вероятности можно предположить, что он собирался поступать в Харьковский институт инженеров железнодорожного транспорта, ближайший от Ливен по расстоянию. Да, и сам Харьков был крупным промышленным и культурным центром, притягивавшим целеустремлённую молодёжь со всего Союза. Однако, судьба распорядиться иначе — учиться Николаю придётся в другом «вузе» и в другом городе — а с Харьковом ему доведётся лишь кратко познакомиться летом 41-го года по пути на фронт.

В ходе допризывной приписки в ливенском райвоенкомате десятиклассникам заявили, что надеется на поступление в гражданские учебные заведения после окончания школы им не стоит, так как международная обстановка требует, чтобы все годные к военной службе молодые парни поступали только в военные училища, и их вольный выбор допустим только на род войск — идти ли в пехоту, артиллерию, авиацию или танковые войска. Конечно, районный военком, мягко говоря, "слегка обострил" неизбежность исполнения такого решения. (Законные основания для этого появились только с началом войны, когда в июле 1941 года ГКО принял постановление "О порядке подготовки резервов в системе Наркоматов обороны и ВМФ", в котором определялся порядок подготовки офицеров в военное время и призывной характер комплектования военных училищ курсантами). Поэтому-то "окуджавские мальчики" и в 40-м году без ограничений поступали на гуманитарные факультеты престижных московских вузов, включая знаменитый ИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории, ставший «питомником» многих в будущем «оттаявших» шестидесятников). Но в нашем случае ливенский военком имел дело не с ушлой столичной молодёжью, а с провинциальной, в большинстве своём деревенской, той, что с молодых юных лет была взращена на легендарной гражданской войне и успехах первых пятилеток, им и в голову не могло прийти сомнение в непреложности "решений партии и правительства". Да, честно сказать, и районного военкома, "слегка заострившего" вопрос набора в военные училища, понять тоже можно: за два предвоенных года их число выросло едва ли не вдвое, а спущенную сверху разнарядку по их комплектованию следовало выполнить в "кровь из носу".

Так Николай и его ровесники были поставлены перед необходимостью сделать первый решающий в их жизни выбор — выбор своей ближайшей судьбы. Действительно, в какие военные училища им поступать? В каких войсках Красной Армии с честью нести будущую командирскую службу? А выбор напрашивался почти сам собой — вся страна задорно пела про "стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор", про "яростный поход" гремящих огнём, сверкающих сталью танков, которые "в бой пошлёт товарищ Сталин, и первый маршал в бой их поведёт…" Да, к тому же недалеко от Ливен, почти под боком, находилось знаменитое Орловское бронетанковое училище им. М.В.Фрунзе.

Николай был здоровым, физически крепким юношей, с успехом прошедшим начальную военную подготовку, о чём свидетельствовал знак "Ворошиловский стрелок" 1-й ступени на лацкане его выходного пиджака, то есть он мог поступить в любое военное училище по своему выбору. Однако, в таком важном деле как выбор жизненного пути, Коля не мог не спросить совета у своего любимого отчима. О том, что посоветовал своему приёмному сыну мой дед Иван, мне ни раз доводилось слышать от бабушки. Ты знаешь, Коля, — сказал ему тогда мой дед Иван, — я две войны прошёл сапёром, мы мосты строили, окопы и землянки оборудовали… всякое, конечно, случалось и с нами, но сапёр всё ж не на самом передке воюет, чуть поодаль, там реже случай "сложить голову за царя, отечество и власть советов". (При этом бабушка всегда с горьким вздохом добавляла: кто ж знал, что всё так изменится, что и у сапёр будет такая опасная работа — мины разряжать. Но потом, после паузы, добавляла: на ребят, которые в лётчики пошли, родные «похоронки» в первый месяц войны получили, а Коля всё-таки полтора года провоевал, прожил на войне целых полтора года…) Вот так и определился выбор Николая "идти в сапёры" — поступать в военно-инженерное училище. Определился вектор его военной судьбы на последние, как оказалось, два с половиной года оставшейся ему жизни.

Отцово слово имело решающее значение в русской патриархальной семье, и таких обычаев во многом ещё держались крестьянские семьи в уже отряхнувшей "прах со своих ног" советской России. Сказал бы мой дед Иван тогда что-нибудь типа: "Николай, я за советскую власть кровь на гражданской проливал, и ты должен…" Одним словом, что-либо в духе античной максимы "со щитом или на щите", и взвился бы мой дядя Коля "сталинским соколом" в грозное небо войны, и пошёл бы на таран ненавистного врага… Но