Горькое лето 1941 года - Николай Николаевич Ефимов

КАРПОВ: Хотя уже после Сталинграда, когда инициатива перешла в руки Красной Армии, в мире поняли: судьба вермахта в историческом плане предопределена, мы практически сможем разгромить его в одиночку… Как я говорил ранее, Германия затяжную войну выдержать не могла, а на территории Советского Союза немцы впервые столкнулись с по-настоящему организованным сопротивлением. Когда они потерпели поражение под Москвой, стало понятно, что и окончательное поражение Германии – вопрос времени…

РЖЕШЕВСКИЙ: Тем более что внешнеполитический курс Третьего рейха не только не обеспечивал необходимые международные условия для реализации целей военной стратегии, но медленно и неуклонно загонял ее в тупик. Действительно, в 1939-м, 1940-м и второй половине 1941 года Германия, а Япония – в первой половине 1942-го одержали ошеломляющие победы. Но обратите внимание, какие глубинные процессы развивались и крепли в это же время…

Разгромив в быстротечной кампании Польшу, вермахт неожиданно оказался перед лицом англо-французской коалиции. С разгромом Франции и подготовкой вторжения на Британские острова перед Германией и вермахтом возник призрак еще более мощной англо-американской коалиции…

Ко времени нападения на СССР вермахт был в зените своей зловещей славы. Под пятой захватчиков находились 12 стран Европы. Франция – великая держава, победитель в Первой мировой войне – была разгромлена за 40 дней. Итало-немецкие войска высадились в Северной Африке и развернули наступление на Египет. Вынашивались совместные германо-японские замыслы захвата азиатского, а затем и американского континентов. Крупные военные успехи, достигнутые вермахтом летом и осенью 1941 года на советско-германском фронте, а затем и вооруженными силами Японии в борьбе против США и Великобритании на Тихом океане, казалось, открывали перед агрессорами перспективы достижения целей войны. Но к этому времени соотношения сил противоборствующих коалиций, внешнеполитические условия ведения войны Германией, Японией и их союзниками уже не оставляли фашистскому блоку каких-либо шансов на конечную победу в войне.

БОНДАРЕНКО: То есть немцы не рассчитали свои силы и возможности, поэтому им пришлось ввязаться в затяжную войну – и они выдохлись?

РЖЕШЕВСКИЙ: Нет, дело здесь не только в количестве и качестве вооруженных сил и других факторах, определяющих поражение или победу в войне. Главным были изначальные просчеты в политике стран-агрессоров, восполнить которые военная стратегия была бессильна. Проще говоря, каждая крупная победа в вооруженной борьбе неизбежным, парадоксальным образом все более усложняла международное положение Германии и ее союзников. Их цели становились все более недостижимыми. Впрочем, я думаю, что нам, историкам, еще предстоит рассмотреть и изучить этот парадокс более детально.

ЛОБОВ: Вопрос действительно важный, в особенности учитывая то, что фактически все войны второй половины двадцатого столетия имели ярко выраженный «политизированный характер»… Что ж, наверное, сейчас, когда нам стало доступно немало новых материалов и фактов о Великой Отечественной и Второй мировой войне, это не только поможет должным образом осмыслить исторические события, но и раскроет глаза на их значение для будущего…

НИКИФОРОВ: Хотя мы сегодня уже говорили, что появилось много публикаций, извращающих исторические события, объективно наносящих вред, мне, как школьному учителю, все же хочется отметить и определенный прогресс в освещении кануна и начального периода войны. Еще пять – семь лет назад я говорил ученикам: вот, мол, внезапность, репрессии 1937 года… Выходило, что если бы не было внезапности и репрессий, то мы спокойно бы выиграли войну уже в 1941-м. Была в ходу весьма примитивная схема того сложнейшего периода.

Сегодня я с благодарностью в душе перечисляю детям названия книг, которые недавно вышли и откуда можно черпать правдивую информацию. Говорю, что внезапность не главное, существовали и гораздо более серьезные причины наших неудач в начале войны… В общем, рассказываю о том, чему посвящен нынешний круглый стол.

Тропою Наполеона

Арсен Мартиросян, член Союза писателей России

В историографии Второй мировой и Великой Отечественной войн имеется утверждение о том, что последовавшие после визита Молотова в Германию в ноябре 1940 года некоторые дипломатические шаги Советского Союза сыграли роковую роль во время тайных переговоров Рудольфа Гесса с руководством Англии в мае – июне 1941 года. Речь идет прежде всего о врученной Молотовым послу Германии в Москве Вернеру фон дер Шуленбургу ноте от 25 ноября 1940 года, являвшейся письменным ответом на устное предложение Риббентропа от 13 ноября 1940 года.

В связи с этим ряд историков считает, что эта советская нота якобы сыграла роковую роль козырного туза в аргументации Гесса, стремившегося убедить руководство Англии в необходимости полюбовного соглашения с Германией: дескать, англичанам нет смысла надеяться на помощь Советского Союза, ибо его правительство планирует прибрать к рукам значительную часть Британской колониальной империи. Более того, утверждается, правда, бездоказательно, что Гесс якобы предъявил этот документ английской стороне и в итоге получил от официального Лондона обещание не открывать Второй фронт в случае нападения Германии на СССР до 1944 года. После этого и прозвучал сигнал «Дортмунд», означавший финальную санкцию Гитлера на начало боевых действий против Советского Союза.

Между тем сама Германия алчно смотрела на британское наследие на Востоке. 3 ноября 1939 года в германский генштаб поступила докладная записка «Политика и ведение войны на Ближнем Востоке». Ее автором был офицер по особым поручениям при начальнике штаба Верховного командования вермахта (ОКВ) генерале Вильгельме Кейтеле полковник Оскар фон Нидермайер. Он был специалистом по Ближнему и Среднему Востоку, и его даже называли Лоуренсом афганским. Суть его записки была сосредоточена в предложении совместно с СССР нанести удар по Британской империи через Кавказ.

Нидермайер предложил также в целях сковывания английских войск в Индии и недопущения их переброски в метрополию поднять восстание пуштунских племен в Афганистане. После недолгого рассмотрения план Нидермайера был одобрен.

Что на самом деле явилось основанием для возникновения такой идеи у Нидермайера, непонятно до сих пор. Никакие известные на сегодня данные (как советские, так и иностранные) не дают ни малейшего основания даже для гипотетического предположения о том, что-де со стороны СССР мелькнула хотя бы тень намека на что-либо подобное.

И единственное, что остается допустимым в плане предположительного объяснения этого факта, состоит в следующем. Прежде всего необходимо вспомнить специфический образ военно-геополитического мышления представителей ближайшего окружения известного германского генерала Ганса фон Секта, в число которых входил и Нидермайер, в 1920-х годах. Его суть состояла в следующем: «В данный момент русской армии не существует, и, может быть, еще долгое время она не будет существовать. Однако военная мощь измеряется не только числом, качеством, силой и вооружением воинских частей. Она складывается из географических, стратегических и экономических факторов в единое целое, которое зависит также от численности