Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

И Рихтер тоже говорить не мог, растерял слова.

— Все вот это, — он опять указал на полку, — сочинили на пустыре Тридцатилетней войны, когда Европа рассыпалась на национальные государства. В Германии было триста отдельных княжеств.

— Врешь!

— Честное слово. Потом осталось двадцать семь государств. А веры общей уже нет. Разбрелись мужики по сектам. Вот тут они все и появились, — Рихтер погладил корешки германских книг, ждал, что эти люди помогут отыскать слова. — Появились, чтобы найти основание нового единства. Просвещение — это возрождение Возрождения. Новая попытка объединить Европу. Возникла философия рационального обоснования равенства. Вера у всех разная. Надо было показать, что мораль — общая. Мораль доказана логически и законодательно. Законом — социальным законом, понимаешь! — надо доказать необходимость гуманности. Кант доказывает неразумность зла. Попы учили милосердию, но попам теперь не верят: слишком много сект. Но вот все они, — Рихтер погладил книги, — доказали, что быть добрым — и выгодно, и разумно. Просвещение превратило Бога в Общий Разум.

— В чем разница? — спросила монахиня. Странный для монахини вопрос.

— Разница в свободной воле, — Рихтер с трудом подбирал слова, оказалось, что он сам плохо понимает, что произошло во время Просвещения. — Вот ты не монахиня, я знаю. И ты, наверное, не веришь в Бога, но может быть, ты понимаешь Бога. Гегель придумал так: он утверждал, что в деспотиях свободен только один, тот, кто наверху. Дальнейшее развитие истории, говорит Гегель, заключается в том, чтобы перенести эту внутреннюю свободу в светскую жизнь. Возникнет общество свободных на основании моральных убеждений людей.

— Так мы, анархисты, примерно этого и хотим, — сказал Кристоф. — У нас иногда получается, а у Гегеля ни черта не получилось.

— Не получилось ничего. — И лекция моя не получилась, думал Рихтер. Не сумел сказать. — Не вышло у немцев потому, что концепция единой рациональной морали разбежалась в разные направления, как ртуть из разбитого термометра. Либерализм вырос из Просвещения и тут же опроверг естественные права человека, потому что доказал право на торжество сильного. А разум сопротивлялся: убеждал, что быть моральным — это рационально. А либеральный рынок говорил, что рационально наступить ближнему на горло. Этот спор либерализма и Просвещения продолжается до сих пор. Внутри этого спора и революции были, и мировые войны, и недавняя идея Объединенной Европы. Все это — Просвещение.

— А почему вы нам сегодня все это рассказали? — спросила монахиня.

Рихтер снова оглядел книжные полки своего бывшего дома.

— И правда, почему? Потому, думаю, что в эти дни эпоха Просвещения закончилась.

— Вот прямо сегодня? — Кристоф спросил. — Взяла и закончилась?

— Потому что они сегодня повторили Ферраро-Флорентийский собор пятнадцатого века. Только убили сегодня не Второй Рим, а Третий Рим.

— Ты потому сюда и приехал? — спросил Кристоф.

А польская монашка вдруг сказала:

— Я сестрой милосердия буду работать. Не монахиня, послушница. Жизнь плохо прожила. Детей не будет. Думаю, пригожусь. За этим и ехала.

— А ты, — повторил Кристоф, — тоже на Донбасс поедешь?

— Ну, конечно.

— Воевать, значит, будешь за Третий Рим?

— Воевать? — недоуменно спросил Рихтер. — Нет, воевать не буду. Даже за Просвещение не стану.

— А зачем едешь?

— Ты помнишь, украинец Микола Мельниченко сказал, что идет умирать? Вот и я иду.

— Так он еще и сам стрелять собирался.

— Вот уж стрелять я точно ни в кого не буду, — ответил Рихтер. — В этом можешь не сомневаться.

— А я, — заявил анархист, — знаю, зачем ехать. Буду пробуждать социальное сознание в массах рабочих.

В это самое время батальон «Харон», к которому приписан был Мельниченко, выдвинулся по направлению к городу Бахмут, в котором предполагались решающие для Восточного фронта боевые действия. Цыганский табор вели с собой, но, разумеется, только потому, что оставить людей в мерзлых степях невозможно. Предполагалось разместить их в общежитиях и школах украинского города.

Глава 36. Страсти в библиотеке

— Знаю, зачем еду. Я-то хорошо знаю! А ты про себя не знаешь, — сказал Кристоф.

Анархист прошел вдоль книжных полок, перетасовал книги. Нашел «Одиссею», показал обложку.

— Греческий герой.

— А я кино смотрел. Ты сразу понял, что Итака никому не нужна? — спросил его Кристоф. — Кусок камня. Ничего там не растет. Зачем Одиссей вернулся?

— К жене. Домой.

— Вернулся на один день. Бог сказал, что он пробудет дома один день. А не был двадцать лет. — Зачем домой едет? Убивать женихов? Если свое хозяйство не уважаешь, зачем за него драться? Зачем возвращаться, если должен уехать? Чтобы мстить?

— Наверное, так. За жену.

— А что, он жену осчастливил? Пришел — ушел. Царю покрасоваться надо. А у бедных простая жизнь каждый день. Ну, если не может он там жить, так лучше отдал бы жену и царство. А то ни себе, ни людям.

— Он не может отдать.

— Когда украинцы входят в города, оставленные русскими, то всех сочувствующих русским расстреливают. А при этом говорят, что это их города. Вот я и не понимаю: если это твои города, то зачем убивать людей, которые живут в твоих городах?

— Украинцы хотят вернуть Донбасс. Такая война.

— Раньше не знали, что там русские живут? Называли этот край своим и не знали, кто там живет?

— Кристоф, на это нет ответа. Во время Столетней войны убитых крестьян никто не считал. Считали рыцарей. Сражались за территории. Крестьянина убивали за землю, на которой стоит его дом. А его дом, который стоит на этой земле, горел.

— Обидно, — сказал Кристоф. — И крестьян давно нет, крестьяне теперь не нужны; а граждане вроде бы нужны. Дерутся за Донбасс, который никому не нужен. — Анархист оскалился и с непонятной Рихтеру злостью добавил: — Мне бы только туда доехать! Мне бы с ними поговорить!

— Допустим, доедешь. А дальше? — спросил Рихтер. — Знаешь, что именно рабочим сказать?

— Это разве жизнь? Дерутся за то, что им не принадлежит. Как на Итаке — нет никакой жизни. Одиссей сначала перебил всех женихов, потом убил их родителей, потом сам уехал. Жену опять бросил. И добился: осталась пустая Итака. Никому не нужна. Ну, вот ответь: зачем? Знаешь, из-за чего сегодня идут войны?

— Скажи, если знаешь.

Анархист наклонился к его уху, обдал тяжким дыханием.

— Так ни одной общественной идеи не существует. Нигде. У вас что, в Оксфорде мыслители имеются? Не верю! Неужели лекции пророк новый читает? Черта лысого! А беспокоит всех другое: людей много нарожали. Вывод сделали. Надо миллиард людей вырезать.

— Кто так решил? — Рихтер сомневался. Но не может так быть, думал он, что зло возникает само