Зелёный луч - Леонид Сергеевич Соболев

Но, оставшись на мостике один и думая о бухте Непонятной, ожидающей где-то в звездной этой тьме, он начал чувствовать нарастающую тревогу. Она беспокоила его все больше, пока он не понял (вполне и во всем зловещем значении, поразившем его), что бухта перестала быть надежным местом для высадок, что ночью предстоит действительно опасная операция и что в эту операцию, тревожащую и томящую скрытой, неизвестной опасностью, он сам своей волей, своей командирской властью – назначил человека, жизнь которого должен был особенно беречь: недавно найденного друга.

И тогда весь тот мальчишеский задор, все удалое легкомыслие, с какими он выслушивал подробные указания Владыкина и с какими начал поход, мгновенно слетели с него. Теперь Решетников искренно не понимал, как мог он в глупом этом задоре, в какой-то театральной роли решительного, быстро соображающего командира, увлекшей его, – как мог он на вопрос Владыкина, кого думает назначить на шестерку, ответить: «Боцмана Хазова». Дорого дал бы он сейчас, чтобы вернуть этот бравый ответ!.. Но слова были произнесены – не слова, а решение командира корабля, которое не может быть отставлено или изменено без веских и важных причин. А причин этих не было, кроме одной, – боязни за Хазова, в чем признаваться было нельзя.

То, что он ответил Луникову, было неправдой: конечно же, с самого того момента, когда Решетников понял, что сам обрек Хазова на опасность, он не переставал думать о бухте, о высадке, о ловушке или о несчастье, случившемся там. Десятки догадок, и правдоподобных, и фантастических, перебрал он в голове, не остановившись ни на одной. В воображении его, ничуть не помогая делу, возникали десятки планов, как обеспечить возвращение шлюпки из бухты. С поздним раскаянием он думал, что все это следовало обсудить с Владыкиным, и тогда, может быть, нашелся бы способ облегчить ночную операцию в бухте. Из всех, кто был на катере, ему мог бы помочь толковым советом один лишь боцман. Но уж, конечно, как раз ему-то и нельзя было показывать даже намека на то тревожное беспокойство, с которым думалось теперь о высадке: Решетникову казалось, что оно может передаться и Хазову, вселить в него неуверенность перед самым уходом в опасную операцию.

Пожалуй, впервые за этот счастливый месяц Решетников почувствовал себя снова таким же растерянным и беспомощным, каким был в первую неделю командования катером, и с горечью подумал, что ему еще очень далеко до того, чтобы назвать себя настоящим командиром корабля. Ведь едва только пришлось ему решать без Никиты Петровича… И тут же он оборвал себя, поняв, что и в самом деле может оказаться без Хазова – не только сейчас, но и всю жизнь – и что виной этому будет он сам.

В этом состоянии его и застал Луников у штурманского стола, когда, оставив за себя на мостике Михеева, лейтенант зашел в рубку, чтобы проверить на карте тот новый способ ориентировки шлюпки при возвращении, который только что пришел ему в голову. Конечно, вопрос майора никак не мог подействовать успокоительно, однако тут же Решетников сам почувствовал, что допустил резкость, и добавил совсем другим тоном:

– Правильно вы ее назвали, товарищ майор: Непонятная и есть…

– Непонятная, да не очень… – в раздумье сказал майор. – А что, если такой вариант: не на фокус ли они пошли? Группу нарочно пропустили, не тронули, а шлюпку поймали.

– Для чего? – хмуро удивился Решетников.

– Для психики.

– Неясно.

– Очень ясно. Чтобы мы с вами головы ломали и боялись этой бухты. Вот я, например, попался – сам ее Непонятной прозвал. И ваш Владыкин попался: начал мне такие места для высадки предлагать – триста верст скачи, не доскачешь. И вы попались: боитесь своими людьми рисковать. А на деле там ничего нет. Бухта как бухта.

– Все равно неясно. Проще было группу уничтожить, вот вам и «психика»: больше не полезешь.

– Как раз нет: обязательно полезем. Нам ведь понятно, что постоянного гарнизона там нет, разгром группы – случайность; значит, можно высадку повторить. А тут полная неизвестность: ни стрельбы, ни взрыва… А неизвестная опасность в десять раз страшнее. Не знаю, как вы, а я все время думаю: куда шлюпка девалась? Наверное, это штатская профессия во мне работает. Я, видите ли, инженер-плановик, вот меня варианты и одолевают. На всё тридцать два варианта, на выбор. Вот и эта чертова бухта: ведь через час в ней высаживаться и своими боками тридцать третий вариант узнавать, а я все догадки строю…

– И я, – откровенно признался Решетников.

Майор вроде обрадовался.

– Да ну? А я-то вам завидовал: вот, думаю, что значит профессионал военный! В такую непонятность идет – и все ему ясно, не то, что мне, штатскому вояке, – и спокоен и весел…

Теперь улыбнулся Решетников.

– Ну, а я за ужином вам завидовал – мне бы такое спокойствие и уверенность…

– Значит, договорились! – рассмеялся Луников. – Такая уж у нас с вами командирская должность – все внутри переживать, а наружу не показывать… Я как этот китель надел, так ни минуты себя наедине не чувствую. Все кажется, будто на меня в триста глаз мои моряки глядят: как, мол, там командир отряда, не дрейфит? И ведь хуже всего, что их показным бодрячеством не обманешь. Им все настоящее подавай: и спокойствие, и мужество, и решительность. А где, спрашивается, мне их взять? От меня жизнь до сих пор другого требовала. Вот и приходится на ходу эти командирские качества в себе воспитывать, а у меня и годы не те и навыков нет. Поневоле вам, военным, позавидуешь…

Решетников внутренне поморщился. Ему показалось, будто майор напрашивается на возражения – ну зачем, мол, вы так про себя, все же знают, что вы настоящий боевой командир!.. Но тот с искренностью, не вызывающей сомнений, продолжал:

– Очень трудная эта профессия – командовать. Рядовому бойцу на всю войну одна смерть положена, а командиру – тысячи: столько, сколько раз он своих людей на смерть посылал. На кораблях много легче – там командир в бою со всеми вместе. Вам не очень и понятно, до чего это трудно – посылать других под снаряды, а самому отсиживаться в блиндаже…

– Чего же тут не понять, понятно, – сочувственно сказал Решетников, думая о Хазове и о шлюпке.

Майор махнул рукой.

– Ничего вам не понятно! Вот будете командовать дивизионом, и придется вам какой-нибудь катер в серьезное дело посылать, тогда меня и припомните… Нынче мне повезло – вместе с группой пошел. А сиди я