Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

поддержку Савинковым моей точки зрения, которая, вследствие громадного революционного имени Бориса Викторовича и его авторитетности в широких демократических кругах, приобретает тем большие шансы на единодушное признание…»

Ну что ж, не очень грамотно, не все понятно, но цель все же ясна — генерал сообщает, что он и Савинков заодно.

Спустя час Керенский получает вторую телеграмму из ставки:

«Ваша телеграмма Корнилову не могла быть вручена в связи с отбытием главковерха в Петроград».

В Петроград Корнилова вызвал тоже Савинков. Весьма примечательны переговоры Савинкова и Филоненко по этому поводу со ставкой. Корнилов не соглашается приехать. Он не видит ни необходимости, ни важности договариваться о чем-либо с Керенским и его правительством. Он уже почувствовал, какая сила у него в руках. Сказал: «Теперь все должны решать военные». Вот это-то и опасно — не для того Керенский и Савинков тащили генерала на вершину, чтобы там потерять на него влияние.

«Савинков. Не приехав в Петроград, вы сделаете ошибку непоправимую, и то, чего можно достигнуть безболезненно для страны, не будет достигнуто…

Филоненко. Если завтра Б.В. [Савинков. — В.А.] и я уйдем, то вы, оставшись на поле деятельности, не имея нас рядом, будете роковым образом возбуждать подозрение даже в широких кругах, и тогда дело без ужасного столкновения не обойдется… Наша политическая окраска для вас тот щит в бою, который так же необходим, как и меч…»

Корнилов соглашается приехать, чтобы предъявить Керенскому и Временному правительству свою военную и политическую программу.

В этом разговоре что ни слово, то шедевр лицемерия и политического иезуитства. Чего стоит одно это признание, что «политическая окраска» Савинкова и Филоненко, как деятелей революционного правительства, должна стать щитом для контрреволюционного заговора. И мы видим, как старательно Савинков делает все, чтобы скрыть истинные цели переворота.

Корнилов появляется в Петрограде и заявляет Керенскому, что у него есть программный документ, который является также основой его выступления на Московском совещании. Керенский бегло просматривает документ, видит всю его опасность и употребляет все свое искусство главноуговаривающего, чтобы убедить генерала отказаться и от документа, и от выступления в Москве. Особая трудность разговора для Керенского была в том, что разговора-то по существу не получалось, — генерал Корнилов не очень-то разбирался в собственной программе и только повторял без конца пять-шесть фраз, явно заученных с чужого голоса. Документ этот писали для него его ближайшие помощники — полковник Плющик-Плющевский и главный при нем «литератор» в звании ординарца Завойко. Генералу было недосуг даже внимательно его прочесть. Доводы и угрозы Керенского производят на Корнилова впечатление, и он сообразил, что вести политический спор ему не стоит, и, прекратив торг, пообещал заново продумать свою записку.

В тот же день к вечеру он снова пришел к Керенскому и заявил, что у него готов новый документ и что он согласован с военным министерством. Держался генерал уверенно, даже нагло…

— С кем персонально согласован? — спросил Керенский.

— С Савинковым и Филоненко.

Керенский приперт к стене — послезавтра открытие Московского совещания.

Только вышел Корнилов из его кабинета, является министр Кокошкин. Он предъявляет ультиматум: принять программу Корнилова, или он, Кокошкин, выйдет в отставку, а за ним это сделают и другие министры.

Керенский торопливо заверяет министра, что программу Корнилова никто отвергать не собирается. Более того, он заявляет, что между ним и Корниловым принципиальных разногласий нет… Непонятно? Но дело в том, что между первым и вторым приемом Корнилова у Керенского состоялся разговор с Савинковым. Были выложены и открыты все карты, и они пришли к выводу, что рвать отношения с Корниловым ни в коем случае нельзя, а главное, что это не вызывается необходимостью. По свидетельству Савинкова, он «убедил Керенского, что и у тех, кто давит на Корнилова справа, и у нас в данный момент, в общем, цель одна — спасти Россию от анархии третьей силы[15]…». И наконец, Савинков заверил Керенского («я взял это на себя»), что выступление Корнилова на Московском совещании скандального характера носить не будет…

Наверное, Савинкову не так уж трудно было убедить «непревзойденного акробата в политике» Керенского в том, что Корнилов ему не враг. Да и на самом деле, разве они, в конечном счете, враги? Лидер архибуржуазной партии кадетов Милюков свидетельствует в своей «Истории второй русской революции», что борьба между Корниловым и Керенским шла «по существу, не столько между двумя программами „революции“ и „контрреволюции“, сколько между двумя способами осуществить одну и ту же программу, в важности и неотложности которой для спасения нации обе стороны были согласны». Вот и генерал Деникин в своих «Очерках русской смуты» утверждает, что «в борьбе между Керенским и Корниловым замечательно отсутствие прямых политических и социальных лозунгов, которые разъединяли бы борющиеся стороны»… Ну и еще Савинков об этом же: «Я уверен, если бы удалось спасти Россию от большевизма, знамя этой победы объединило бы многих, Керенского и Корнилова — всенепременно. Но чтобы осуществилось спасение, объединение должно было произойти раньше и во имя этой победы. Но вместо этого пришлось наблюдать раскол и дробление всех потенциальных сил…»

Корнилов выступил на Московском совещании с речью, напичканной всякого рода ультиматумами, которые, в общем, сводились к требованию представить ему реальную власть для наилучшего исполнения армией своего исторического долга. И хотя за этим прозрачно виднелось требование личной военной диктатуры, Временное правительство и Керенского генерал свергнуть не предложил. О том, как удалось Савинкову и другим режиссерам Корнилова убедить его отказаться от первоначального плана разгромить Временное правительство, потом никто распространяться не будет. Однако Корнилов позже все же пояснит, что в те дни Савинков не раз давал ему понять, что приставка к правительству Керенского «Временное» — «это не этикетка, а суть его судьбы». Это объяснение для Корнилова было весьма существенным, тем более что Савинкову он верил больше, чем Керенскому, и знал, что он и относится к нему лучше.

Однако ни речь Корнилова, ни все остальное на совещании, связанные с ним, не могло