Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников

Как-то, находясь в Шиндандском гарнизоне, случайно услышал знакомую фамилию офицера. Ошибки быть не могло: речь шла о Валерии Никитине, командире взвода по печенгской роте. Несмотря на ночь и запрет на перемещение по гарнизону, я нашел его: он был дежурным по части и как раз проверял службу личного состава гарнизонной гауптвахты. Долго разговаривали с ним, вспоминая прежнюю службу в Заполярье. От него я и услышал печальную весть о гибели майора Юрия Волкова, заместителя начальника штаба мотострелкового полка, нашего первого с ним ротного на офицерской службе. Несмотря на то что в свое время командир роты предвзято относился к командиру взвода Никитину, Валера не держал на него обиды и вспоминал о погибшем с определенной долей уважения и горечью за преждевременно оборванную жизнь. Расстроился и я. Ночь была в нашем распоряжении, спешить было некуда. Утром я уезжал в свой гарнизон, и где-то на ближайшем горизонте уже виднелась моя замена.

— Да, здесь же еще есть один наш земляк, — сообщил мне Никитин. — Прямо здесь, на гауптвахте. Пойдем, покажу.

Мы подошли к решетчатой двери камеры. Валера окликнул в темноте кого-то. Несмотря на неопрятный вид человека, я признал его. Это был прапорщик, секретарь комсомольского бюро батальона по печенгскому полку. Знал я его с плохой стороны, поэтому, узнав, что за вооруженный грабеж, воровство он осужден на большой срок, я ничуть не удивился. В Печенге, прослужив определенный период, я получил положенную мне полярную шапку, так называемую «полтора уха». Она была гордостью офицеров Заполярья и напоминала, что я уже прослужил больше года и не отношусь к только что прибывшим молодым офицерам. Проносив шапку всего несколько дней, я сдал ее вместе с шинелью в раздевалку гарнизонного Дома офицеров, а позже обнаружил, что на моей вешалке висит чужая, поношенная шапка. Через несколько дней я увидел ее на голове этого прапорщика. Все еще не веря в его подлость, я спросил у него: не ошибся ли он, взяв в суматохе чужую, мою шапку, на что прапорщик показал метку на головном уборе и заявил, что это его шапка. Я тоже показал ему на этой же вещи свою метку, которую успел сделать и на которую он не обратил внимания. Противно было смотреть, как он заюлил, начал слезно просить меня не сообщать о данном факте командованию части, говорил, что жена скоро должна родить, просил меня пожалеть ее. Я пожалел жену, никому не стал об этом говорить. Но тот позор не стал ему уроком. И, как следствие, новое, но уже тяжкое преступление и большой тюремный срок.

Я смотрел на этого человека, которого интересовало лишь одно: не намечается ли какая-нибудь амнистия, и если да, то сможет ли он, с 8 годами срока, под нее попасть. Не лукавя, я сказал, что с таким сроком никак не попадешь под амнистию и сидеть ему «от звонка до звонка». Мне не было жалко его. Мне снова стало жалко его жену с детьми и мать, которых он так жестоко подвел.

— Может, выпустить его? Посидим вместе, чай попьем, поговорим, — снова спросил меня Никитин. — Как-никак, служили в одном полку. Может, устроим ему маленький душевный праздник?

— Не нужно, не хочу я больше с ним разговаривать. Пускай сидит. Его поезд ушел. Не хотел быть порядочным, пускай теперь хлебает баланду, — ответил я Валерию, а прапорщику сказал: — Мне очень жаль, что я простил тебя в Печенге. Не поверь я тогда тебе, не сидел бы ты сейчас здесь и, может, все было бы у тебя по-другому.

За время службы в Афганистане у меня сложилось устойчивое негативное отношение к ворам, грабителям, негодяям.

То, что еще как-то можно было оправдать в Союзе, нетерпимо было здесь, ведь каждый такой случай отражался на всех остальных в прямом смысле слова. Проданные душманам боеприпасы летели в нас, сворованные со складов продукты не получали наши желудки, грабеж порождал к нам ненависть местного населения. В Афганистане все было не так просто, было очень трудно. Зачастую многие сложности бытового, социального и иного плана порождали такие ситуации, в какой оказался мой бывший сослуживец и другие афганцы.

Хотя я уверен, не окажись они на той войне, более достойно прожили бы свою оставшуюся жизнь. Их беда в том, что они воевали, а познав изнаночную сторону войны, потеряли чувство меры, страха и забыли, что война давно уже позади. А в этой жизни, в которую они возвратились после бойни, совершенно другие правила и другие игроки.