Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

Они сидят в креслах друг против друга и молчат. Они давно и прочно не любят друг друга. Оба считают себя наиболее образованными среди приближенных Савинкова — и отсюда чувство ревности и конкуренции. Философов завидует Деренталю, что тот живет при Савинкове в Париже, и полагает, что только ему должно быть таким особо приближенным советником вождя.

— Все-таки что у вас тут происходит? — повторяет Деренталь.

— Вы прекрасно знаете, Александр Аркадьевич, что я не мастак вести разговор в таком стиле, — мягко начинает Философов. — Чтобы он был короче, скажу только, что из Москвы вернулись Фомичев и Зекунов, они привезли очень ценный материал для наших друзей. А для нас — все ту же сложную проблему под названием «ЛД».

— Почему же вы даже не позвонили Борису Викторовичу?

— Просто не успел. Я очень много времени отдал Фомичеву, чтобы составить себе полное впечатление о положении дел в Москве, и как раз сегодня собирался звонить в Париж.

— Так нельзя, Дмитрий Владимирович. Ведь мы не ведомство, мы политическая организация, у нас есть вождь, есть дисциплина, — говорит Деренталь, несколько сникая.

— И у каждого из нас должно быть еще чувство ответственности за свои действия, — с достоинством добавляет Философов. — Именно поэтому я не мог информировать Бориса Викторовича, не будучи убежден, что я действительно его информирую, а не дезинформирую.

— Ну хорошо, хорошо, — уже совсем миролюбиво соглашается Деренталь. — Так какие у вас новости?

Философов рассказал о том, что привез из Москвы Фомичев. Он говорил сдержанно и с частыми оговорками, вроде «по его словам выходит» или «Фомичев полагает». А в конце заметил:

— Фомичев — родственник Шешени, и конечно же они друг другу нравятся.

— Вы считаете, что они говорят вам неправду?

— Достаточных оснований для этого нет…

— Но вы считаете, что у вас есть основания держать в неведении Париж? — снова возмущенно сказал Деренталь. — Наконец, насколько мне помнится, наш ЦК не давал вам права самому решать, когда в донесениях из России правда, а когда ложь. И вообще донесения идут не вам лично, а в ЦК, так что не лучше ли будет и радости и сомнения выяснить на уровне ЦК?.. — Деренталь говорил быстро, не давая Философову вставить слово. Но тот и не собирался оправдываться — действительно же, он затянул посылку донесения в Париж. И тут Философов вспомнил, что он вообще теперь не отвечает за организационные дела.

— По-моему, — говорит он, облегченно вздохнув, — сюда следует пригласить Шевченко…

— Когда сюда приедет Павловский, он будет говорить с Шевченко, — отрезал Деренталь. — У вас есть документ обо всем, что доставлено из Москвы?

— Все документы в польском генштабе… — начал Философов.

— Я о другом, — прервал его Деренталь. — Вы — или вы вместе с Шевченко — для Парижа какой-нибудь документ об этом приготовили?

— Нет.

— Конечно! Зачем брать на себя какую бы то ни было ответственность? — иронически спросил Деренталь и, глубоко вздохнув, продолжал: — Дмитрий Владимирович, поймите мою раздражительность, и не только мою. После раздробления нашего ЦК и расселения его по нескольким столицам Европы стократно повысилась личная ответственность каждого члена ЦК. Стократно! И самостоятельность — тоже!

— Да? Тут недалеко и до автономии, — заметил Философов.

— Самостоятельность — это еще не автономия! И мой приезд — не надейтесь — не освободит вас от обязанности официально высказать мнение о том, что получено из России, что вам рассказано. Борис Викторович хочет иметь это мнение в письменном виде.

Утром Деренталь получил докладную записку, подписанную Философовым и Шевченко. Напомнив Шевченко, что он теперь в Варшаве главный, Философов заставил его подписаться первым. Почти всю ночь они спорили о каждой формулировке, и документ получился у них такой сверхосторожный, что Деренталь решил сам встретиться с Фомичевым и получить сведения из первых рук.

Рассказ Фомичева о делах в Москве произвел на Деренталя большое впечатление, он был взволнован.

— Пожалуй, вы правы, это может стать началом нового этапа истории, — сказал он. — И вы сегодня же вместе со мной едете в Париж… — Деренталь был уверен, что Савинков это решение одобрит.

По дороге в Париж Фомичев готов был благодарить бога за собственную предусмотрительность — наконец-то он вовлечен в орбиту высших политических дел, ведь он давно уверен, что достоин вести работу на таком уровне! Теперь он собирался доказать это всем, и в том числе самому Савинкову, с которым ему до сих пор еще ни разу не удавалось даже словом перекинуться.

Однако после пятичасового разговора с вождем Фомичев пришел к выводу, что быть при высшем начальстве — дело нелегкое. Савинков устроил ему форменный допрос; он будто заведомо подозревал его по крайней мере во лжи. Вот когда чекистская легенда, хотя и в отраженном виде — через Фомичева, подверглась первой личной проверке Савинковым. Это был очень серьезный для нее экзамен. Но и здесь Фомичев невольно оказался активным помощником чекистов. В свою очередь, у Фомичева были все основания благодарить чекистов за то, что они разработали такую образцовую по достоверности легенду и разыгрывали ее так тщательно, с таким множеством неопровержимых жизненных деталей. Ведь малейший просчет в легенде стал бы его неотвратимой гибелью…

Как Савинков ни старался, он не смог обнаружить в рассказе Фомичева ничего сомнительного. Особенно тщательной проверке Савинков подверг беседу Фомичева с лидером «ЛД» Твердовым. И даже в пересказе он почувствовал, насколько непосилен был Фомичеву уровень разговора, предложенный руководителем «ЛД».

Савинков попросил Фомичева рассказать о Москве — как она выглядит внешне, и наугад спросил о гостинице «Новомосковская», где ему приходилось однажды останавливаться. Фомичев сказал, что он побывал в этой гостинице, и начал ее описывать. Савинков прервал его — ему показалось подозрительным, что Фомичев побывал именно в той гостинице, которую он назвал ему абсолютно случайно. И тогда Фомичев рассказал о своей встрече в этой гостинице с профессором Исаченко… Боже! Мир все-таки тесен!