Женщины - Кристин Ханна

клетчатый костюм и несколько блузок. Все на размер больше нужного. И ничего из того, что ей нравилось. Она надела красное платье, которое купила на Кауаи, колготки и сандалии. Ну и что, что сейчас март? В этом платье ей было спокойно, оно напоминало, что через двадцать три дня Рай вернется домой.

Раздраженная мама ждала ее у входной двери. Увидев Фрэнки, она приподняла идеальную бровь. И чем ближе подходила Фрэнки, тем сильнее раздувались мамины ноздри.

— Да. Пахнет плесенью. Я знаю.

— Пойдем. — Мама выдавила улыбку.

Через пятнадцать минут они с мамой уже сидели в салоне красоты, вокруг Фрэнки суетился Пол.

— Кто тебя стриг, милочка?

— Я сама, — сказала Фрэнки. — Или подруга.

— Чем? Мачете?

Фрэнки улыбнулась:

— Очень может быть. Я только что из Вьетнама.

Его лицо скривилось от неприкрытого отвращения. Он даже отступил назад.

— Могу сделать косой боб до подбородка. Пойдет?

Его взгляд ранил ее, но она должна была быть к такому готова.

— Вполне. Мне все равно.

Пол принялся за работу: мыл, расчесывал, стриг и укладывал. Но когда он стал закалывать волосы на затылке, Фрэнки резко его остановила:

— Только без этой девчачьей херни, Пол.

Мама резко втянула воздух.

— Следи за языком, Фрэнсис. Ты не сапожник.

Наконец Пол закончил, Фрэнки встала и посмотрела в зеркало. Темные волосы обрели прежний блеск, сзади Пол сделал начес и идеально выровнял волосы по линии подбородка. Длинная челка теперь была зачесана набок.

— Очень мило. Спасибо.

Он сухо кивнул и отошел.

В загородном клубе Коронадо их «кадиллак» встретил чернокожий служащий и открыл для Фрэнки дверь. Она вышла и почувствовала странный диссонанс. Как холодный мир белых богачей может существовать в своем пузыре, пока вокруг люди выходят на улицы, протестуют против насилия, сражаются за гражданские права, а во Вьетнаме бушует война?

Главное здание было спроектировано как огромная старомодная гостиная, где все концентрируется вокруг массивного камина. Тут и там небольшими группами сидели мужчины, курили и выпивали. Коктейли на обед были здесь обычным делом. В комнате справа несколько женщин играли в бридж. В воздухе плыли волны сигаретного дыма.

Официантка проводила их к любимому столику родителей Фрэнки, с видом на бассейн. Белая скатерть, серебряные приборы, фарфоровые тарелки и букет цветов в центре стола.

Фрэнки села.

— Как чудесно выбраться на обед с моей девочкой, — сказала мама, доставая тонкую сигарету из серебряного портсигара.

Подошла другая официантка, и мама заказала две «Кровавые Мэри».

— Не рановато ли, мам?

— И ты туда же, Фрэнсис?

— О чем ты?

— Твой отец постоянно упрекает меня за каждый бокал. Если видит, конечно.

Прежде чем Фрэнки успела придумать остроумный ответ, к их столику приблизился пожилой мужчина — брыли как у бульдога, серая военная шляпа и коричневый костюм с тонким галстуком.

— Бетти, — сказал он с улыбкой. — Как всегда, в норме и в отличной форме. Моя Миллисента говорит, в этом году у тебя есть все шансы выиграть турнир.

— Миллисента мне льстит. — Мама улыбнулась. — Фрэнсис, помнишь доктора Бреннера?

— Не может быть! Фрэнсис! Уже вернулась из Флоренции?

— Флоренции?.. — Растерявшись, Фрэнки попыталась что-то сказать, как вдруг услышала громкий треск.

Летят.

Она кинулась на пол.

— Фрэнки? Фрэнки?

Что за черт?

Туман рассеялся. Она больше не во Вьетнаме. Она в обеденном зале загородного клуба растянулась на полу как дура. Рядом официантка, стоя на коленях, собирала битое стекло.

Доктор Бреннер протянул руку и помог ей подняться.

— Фрэнки? — строго сказала мама. — Как ты умудрилась упасть со стула?

Фрэнки не понимала, что случилось. Все казалось таким настоящим.

— Я… не… — Она дрожала, ее прошиб холодный пот. Она убрала волосы со лба и натянула улыбку. — Простите. Я только что из Вьетнама и…

И что?

Доктор Бреннер отпустил ее руку.

— Во Вьетнаме нет женщин, дорогая.

— Есть, сэр. Я провела там два года.

— Твой отец сказал, ты учишься за границей.

— Что? — Фрэнки повернулась к матери: — Вы совсем охренели?

Доктор Бреннер мгновенно испарился, как ветром сдуло.

Мама посмотрела вокруг, надеясь, что они не привлекли лишнего внимания.

— Сядь, Фрэнсис.

— Вы врали о том, куда я уехала?

— Твой отец решил…

— Он стыдится меня? Стыдится моей службы? И это после стольких рассказов о героях войны?

— Сядь, Фрэнсис. Не устраивай драму.

— Может, я и тебя позорю? Думаешь, это драма? Нет, мама. Драма — это когда солдата привозят в госпиталь с собственной ногой в руках. Когда…

— Фрэнсис Грэйс…

Из глаз Фрэнки хлынули слезы. Она выбежала из клуба, слыша, как люди перешептываются у нее за спиной. Скоро поползут слухи о «той самой дочери Макгратов», и это было бы даже смешно, если бы не было так больно.

Она бежала, пока не ощутила обжигающую боль в боку, остановилась, решив поймать такси.

Потребовалось только вытянуть руку. Никакой формы, никаких косых взглядов.

Такси притормозило уже через минуту, водитель опустил стекло:

— Куда?

Куда?

Казалось, что здесь, на острове, который она так любила, ей больше не было места.

Но куда еще ей податься?

— Бульвар Оушен, — сказала она со вздохом и вытерла глаза.

Ей некуда было идти.

Оказавшись дома, она вытащила листок голубой почтовой бумаги и дрожащей рукой стала писать Раю. Она хотела излить кому-то душу, облегчить свою боль.

22 марта 1969 г.

Любовь моя,

Я невозможно скучаю. Считаю дни до твоего возвращения.

Дома ужасно. Я не знаю, как быть. Родители выдумывали всякую чушь, лишь бы никто не узнал, что я служу во Вьетнаме. Настолько они меня стыдятся. Я страшно злюсь, злюсь как никогда раньше. Я в ярости. В бешенстве. Сегодня я закатила сцену в загородном клубе. Это какая-то новая ярость, я не могу ее контролировать, она пожирает меня изнутри. Может, мне просто нужно выспаться…

Все здесь так странно, все перевернуто, я еще даже не рассказала о тебе родителям. Не уверена, что им есть дело.

С нетерпением жду твоего приезда.

Я люблю тебя,

Ф.

Фрэнки снова проснулась на полу своей спальни, голова и горло жутко болели. Может, она кричала во сне?

Усилием воли она заставила себя подняться. От кошмаров ее трясло, она все еще злилась на родителей за предательство. Комната тонула в кромешной тьме. Сколько она спала?

В коридоре (стены обшиты дорогим деревом, украшены сверкающей латунью) пахло сигаретами и лимонным полиролем. Пряные нотки духов «Шалимар» лишь слегка приглушали этот запах.

Мама, все еще одетая для клуба, сидела в гостиной в кресле напротив камина, потягивала мартини и читала журнал «Лайф». Комнату освещала пара настольных ламп, от