Восстание - Иоганнес Арнольд

— Ты не все продумал, Музольт.

— Лошади нам нужны! В любом случае они нам нужны, и обратно вы их не получите. Можешь усмехаться, сколько тебе угодно, но лошадей обратно вы не получите! Это я вам заявляю со всей ответственностью.

— Слишком много на себя берешь!

— С меня спросят за это. И потому мне важно знать, что делается правильно, а что — нет. Когда лошади находятся в наших руках — это правильно.

— Дальше что? — спросил Кальмус.

— Скажи, как лучше кормить лошадей, чтобы они могли принести нам больше пользы? Больше пользы, чем просто их пустить на мясо.

Кальмус передернул плечами и придал своему лицу беспомощное выражение.

— Об этом нужно немного подумать. Так быстро я на такие вопросы ответить не могу, — проговорил Кальмус.

— Подумай, Кальмус, подумай и потом скажи мне.

Кальмус громко рассмеялся.

— Перестань смеяться!

— Ну и чудак же ты! — не унимался Кальмус. — Теперь ты думаешь не о людях, а о животных! С твоей стороны это просто-напросто свинство. Если антифашистские власти узнают, чем ты занимаешься, тебе не…

25

Элизабет Шернер тихо постучала в дом Мартина Грегора. Прежде чем попасть сюда, она проделала долгий путь: обошла город стороной, взобралась на высокий холм и внимательно осмотрела город сверху. На улицах было тихо и безлюдно. Ничто не свидетельствовало о присутствии солдат в городе. Элизабет шла к каменщику, который приходился ей родственником. Правда, она была не совсем в хороших отношениях с младшей сестрой своего отца, то есть с женой Грегора. Элизабет терпеть не могла ее ханжества. Короче говоря, они обе недолюбливали друг друга.

Жена Грегора открыла дверь и, всплеснув от удивления руками, ввела Элизабет в комнату.

— Боже мой, откуда ты взялась?

— Из дома.

Жена Грегора прошла в кухню, подбросила дров в печку. Дрова затрещали. Она постояла у плиты, слушая их треск. Вскоре закипела вода в котелке. Жена Грегора заварила солодовый кофе, налила в кружку и, поставив ее перед Элизабет, сказала:

— Пей.

«Мало мне выходок мужа, так теперь еще и эта пришла», — думала жена Грегора. Ее так и подмывало сказать Элизабет: «У нас ты остаться не можешь. У меня и без тебя хлопот хватает с твоим дядюшкой, а на тебя тоже нельзя надеяться. Кто знает, что ты можешь выкинуть? Уж лучше сиди у себя в горах, а то у нас сейчас неспокойно. А когда время неспокойное, то больше всего волнений в городах. Возвращайся-ка лучше к себе, да поскорее. По мне — хоть завтра утром…»

Однако жена Грегора не произнесла ни слова. Она стояла и молча смотрела на Элизабет.

Элизабет же спустилась с гор для того, чтобы рассказать Грегору о событиях, которые произошли в горах. Измученная трудной дорогой и всем пережитым, Элизабет никак не могла прийти в себя. Перед глазами стояла ужасная сцена казни Таллера. Ей то и дело слышался голос Херфурта. Казалось, будто он сидит рядом и говорит что-то ей на ухо. Наконец Элизабет начала рассказывать:

— Они его арестовали, а потом повесили… Только за то, что он не хотел идти с ними дальше! Арестовали свои же люди! Боже мой, из солдат сделали бандитов! И сейчас они находятся в моем доме… Я дала ему сюртук, они в нем его и арестовали. Во всем виноват мой сюртук… Но ведь он хотел домой, он так хотел домой!

— О ком ты говоришь?

— Его звали Таллер.

— А где они его?..

— За нашим домом. Я не могла больше там находиться. Быть там одной… Дай мне приют на несколько дней.

Жена Грегора молчала, напуганная и в то же время возмущенная.

— Он был очень молод. И умер в такие годы… — продолжала Элизабет.

— Есть люди, который нашу жизнь ни во что не ставят.

— Он уже мертв, тетя…

— Мне кажется, ты слишком много говоришь. Умер — и без покаяния…

В глазах Элизабет показались слезы. Лицо тетки как-то расплылось.

«Она ничего не поняла», — подумала Элизабет и отхлебнула из чашки кофе. Она старалась сдержать слезы и не могла.

Жена Грегора уселась напротив Элизабет. Обе женщины молчали. На лоб Элизабет упала прядь волос. Сейчас у нее был такой же вид, как в среду, когда в ее дом вошел Херфурт.

26

Бургомистр Герберт Ентц наконец добрался до дома Хайнике. Дом отнюдь не походил на штаб антифашистов. Часовых перед входом почему-то не было видно. Может, Хайнике послал их куда-нибудь? Одного — в замок к Раубольду, а другого — на станцию?..

Бургомистр решил обязательно пожурить за это Георга. Уж раз они поставили у его дома часовых, чтобы оградить Хайнике от любых неожиданностей, то Георг не должен был отсылать их.

Ентц представил себе, как бы выглядела квартира Хайнике, будь она настоящим штабом: взад и вперед сновали бы курьеры с разными вестями об одержанных победах или поражениях, а Георг бы выслушивал их и давал указания. Сейчас же здесь царила тишина.

Прогулка пешком хорошо подействовала на бургомистра. Он чувствовал себя подготовленным к разговору с Георгом. Им никогда не доводилось поговорить друг с другом по душам.

Войдя в коридор, Ентц решил про себя: «Я не должен волновать Георга. Он всегда любил слушать веселые истории. Какую бы историю ему рассказать, чтобы он посмеялся? И в то же время мне нужно убедить его остаться в инвалидной коляске, когда мы будем брать город в свои руки…»

Ентц пожалел, что потратил так много времени на прогулку по городу. Поднимаясь по лестнице, он переступал сразу через две ступеньки. И вдруг испугался: в доме царила полная тишина. Остановившись перед дверью в комнату Георга, Ентц прислушался. Тишина. Руки Ентца задрожали.

«Неужели с Георгом что-то случилось, а часовые разбежались кто куда?..» Ентц осмотрелся и рывком открыл дверь.

Георг сидел в своей коляске и смотрел в окно. Услышав скрип открываемой двери, он повернул голову и приложил палец к губам, призывая Ентца не шуметь.

«Нужно сказать ему, что нам пора созвать жителей города на общий митинг. Как бургомистр, я обязан это сделать в первую очередь. Я обращусь к жителям за помощью. Обращусь от твоего имени, дорогой Хайнике, и от имени антифашистских властей. Ты же никуда не пойдешь. О том, как пройдет этот митинг, я расскажу тебе сам. Расскажу подробно, слово в слово. У тебя будет полное представление о митинге, будто ты сам на нем присутствовал. Твоя речь на митинге была бы равносильна самоубийству. Тебе тогда никакой доктор